Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

– Вспомнил… – растерянно, с виноватой улыбкой произнес Назарий, а затем вскинул руки вверх, закричал громко, торжествующе: – Вспом-нил!

Из леса вернулось троекратное эхо: «Вспом-нил! Вспом-нил! Вспом-нил!»

– Верно-верно, вспомнил я, брат Антоний: «…и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе сделаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего».

Вернулись в обитель. Антоний сказал игумену, что Назарий помнит не только стихи Ветхого Завета, но и Евангелия, и деяния апостолов, и послания их. Перед началом обеденной трапезы игумен назначил Назария чтецом и повелел прочесть вслух что-нибудь из первой книги Ездры.

– Ездры?… Какого Ездры? – непонимающе спросил Назарий.- Я не знаю Ездры. Лучше прочитаю из Иоанна Богослова.

Слышавшая его слова братия замерла от изумления. Каждый мысленно поблагодарил Бога за исцеление поврежденного бесами Назария.

Весь день новость эта обсуждалась очень заинтересованно: Живший в скиту престарелый, почти слепой и совершенно глухой отшельник, освобожденный из-за немощи от всех послушаний, впервые за многие месяцы выбрался из своей кельи. Приставляя ладонь к заросшему старческим пушком уху, просил объяснить, что такое стряслось в обители. Когда погас вечер и над пойменным лугом лег дымящийся сумрак, а незримая рука начала зажигать в небе звезды, не все иноки ушли в кельи – в благостном молчании стояли во дворе обители, кто облокотившись на балясину крыльца, кто припав к бревенчатой стене, кто приобняв яблоню. Обменивались тихими словами, думали об одном и каждый о своем.

– А ведь ровно двадцать лет осталось до Страшного Суда, а-а, братия? – спросил Назарий.

В ответ было долгое молчание, каждый прикидывал: доживу ли до дня Судного?

Над частоколом монастырской стены поднялся месяц. В голубом его свете обозначились свежесложенные поленницы дров, тесовая крыша конюшни стала странно покатой.

Взгляд невольно стремился выше двурогого месяца – туда, к небесному миру, где обитают святые. Глубокое благоговение испытывают перед ангельским миром все верующие, а для монаха особенно непреложно загробное существование и вечное блаженство.

– Не страшен конец света христианину,- отозвался, наконец, монах, стоявший под яблоней.- Грядущее инобытие нам дороже здешней жизни. Но что такое жизнь? Этого никто не знает, потому что с чем ты сравнишь ее?

– Со смертью, вестимо.

– Святитель Григорий Богослов [107] Григорий Богослов (ок. 329 – 389), Григорий Назианзин – великий отец и учитель Церкви, греческий поэт и прозаик, мыслитель и ритор, епископ г. Назианза (М. Азия). Оставил большое количество трудов: 45 слов, 243 письма, несколько поэтических произведений; особенно важными из них являются «Пять слов о богословии» (за что и получил прозвание Богослова), «О соблюдении доброго порядка в собеседовании о Боге» и др. Как проповедник производил на слушателей неотразимое впечатление. Силой своего слова вернул Константинопольской Православной Церкви ее первенствующее место. говорит, что единственная польза от здешней жизни в том, что само смятение видимого и подверженного бурям заставляет нас, искать постоянного и незыблемого,- сказал Антоний.

Его слова – человека нового и книжного, подвизающегося в митрополичьем монастыре,- были особенно дороги и вески для братии. Все не просто повернулись к гостю, но сделали по два-три шага к нему поближе.

– А скажи, брат Антоний, верно ли, что отцы святые по-новому посчитали, что конец света только в семитысячном году наступит?

– Да, есть новая пасхалия. То, что Благовещение приходится в один день со Святой Пасхой, не есть знамение, зря мы пугались. Такое совпадение и раньше случалось.

– Тогда, значит, поживем мы все еще по пятьдесят три года? А отчего же это, брат Антоний, люди раньше так подолгу жили? Авраам прожил сто семьдесят пять лет, Иакову было годов жизни сто сорок семь?

– Продолжительность жизни земной проистекает от благословения Божия. Отец Александр, ты ведь знал преподобного Павла, который основал эту обитель?

– Да, я хорошо его помню. Он никогда не ел ни мяса, ни молока, ни рыбы, только хлеб с водою и овощами. В свои сто двенадцать лет был он свеж и бодр, очи его были светлы, стан не согбенный, борода густая и окладистая, белая как снег.

– А верно ли, что перед своей блаженной кончиной он предсказал, что татары через четыре, дня дограбят Кострому?

– Так и было.

– Когда ехал я к вам вчера, слышал от мужиков, – будто татары к Вятке подошли. Грабят и жгут все на своем пути.

– Горе нечестивым! Будут они ввергнуты во тьму кромешную, где и луча света нет, станут мучить их ангелы тьмы.

– Да, всенепременно падет на них гнев Божий!

– Страшно наказание Господне, ужасен гнев Его!

– Братья,- почел нужным еще раз вмешаться в беседу Антоний,- Помнить мы должны, что Господь наказывает не по злобе, но из любви, не с гневом, как мы, смертные, но по промыслу и человеколюбию.

Месяц взошел уже высоко, свет его стал не столь ярок. Над конюшенной крышей быстрыми промельками появлялись летучие мыши, ныряли в серый туман, оставляя за собой слабый лунный след. У нас в Твери их кожанами зовут.

– Если нетопырь разыгрался – это к ведрам.

– Никак, один залетел в кладовку?… Если в дом залетит – к беде.

– А правда ли, брат Антоний, что татары к Вятке подошли? – тревожно спросил после долгого молчания Назарий.- У меня там отец с матерью, два брата, сестра…

Сторож ударил в било. Через мгновение еще и еще раз долетел до монахов глухой удар колотушки о дубовую подвешенную плаху – знак, что обитель отходит ко сну.

– Брат Антоний, я провожу тебя на гору,- предложил Назарий.

Пошли вдвоем до одинокой кельи.

– Тут провел свои последние дни земной жизни наш преподобный,- сказал на прощание Назарий и ушел в лесную темноту.

Антоний сел на гладкий, вымытый дождями комель огромной липы, давно поваленной бурей возле жилища преподобного Павла, может быть, такой же, в дупле которой прожил он три года. Освобожденное от коры тело ее белело и светилось в сумраке.

Сейчас, как никогда, в этом святом месте чувствовал молодой монах соприкосновенность миров, здешнего и высшего, слиянность жизни происходящей и легенды о ней, творимой сразу же, в самом течении жизни, и открытость всякой души человеческой суду вышнему, уже творимому днесь и ныне.

Неизреченность тишины, не нарушаемой даже шевелением листьев, даже плеском недальней реки, ощущалась Антонием как благоговейное внимание всего сущего к ниспосылаемой благодати, впивание ее, проникающей всюду и всему сообщающей смысл и назначение. Сверкающий ковш Семизвездья низко висел над немым лесом, с горы казалось, просто лежал на краю земли. Давно чаемая и не приходившая теплота сердечной молитвы без слов овладела Антонием. Он опустился на землю, приник лбом к липовой голомени, кожей ощущая ее прохладную шелковистость. Зачем мучиться, грешить жалобами на богооставленность, когда милосердие и прощение столь полно, столь явственно льется, всё покрывая и затопляя любовью? «Если б вы знали силу любви!» – сказал однажды братии преподобный Павел. Только этой силой превозмогал он все: и восхищенность миром, и притязания родных на него, богатого боярина, и в затворе был, не затем ли, чтоб хранить, копить и множить в себе эту излиянную на всех любовь? Праведниками жива Русь. Они ее укрепа, защита и светочи… Но зачем запретил преподобный игумену монастыря открывать свои мощи и почивает под спудом? Знал, что будут приходить к нему, страдая винами и алкая разрешения от них? Хотел ли сказать, что не его надо об этом просить, но Того, Кто все ведает и все мерит мерой справедливости, Али что другое предвидел? Ведь даже покойный владыка, Фотий вину перед ним чувствовал, перед смертью своей приезжал сюда, да не успел: уже два года, как ушел преподобный. И завещал тогда Фотий ученику своему в десятую годовщину кончины преподобного приехать на поклон в Обнорскую обитель и признание трудное сделал – в недоверии своем. Когда Павел просил его дать благословение на основание тут церкви, владыка не благословил сначала, не веря, что звон тут колокольный незнаемо откуда в лесах слышится и сияние небесное поднимается. Потом раскаялся владыка и благословение послал Павлу, и милостыню богатую в монастырь, да сердце-то, знать, болело, что ласки и поддержки сразу не оказал кроткому затворнику.