Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

– Однако их раза в три поболее, чем нас,- озадачился подсчетом Федор Долголдов.

– Да нет, не в три… В два, может, раза – да, побольше, только нам ли их бояться! – возразил князь Василий Ярославович Боровский, словно желая напомнить, что не зря дед его Владимир Андреевич после Куликовской битвы получил прозвание Храброго.

– И то так! – поддержал отчаянный воитель Юрий

Драница.- Прошло время, когда русские боялись имени татарского, теперь мы их бьем почем зря.

Василий Васильевич видел, что не просто храбрятся eгo воеводы, что все ратники ни о чем другом не мыслят, как только о победе. И он не стал их удерживать.

Первым же ударом русская конница обратила татар в бегство, начала их преследовать, а наиболее храбрая горстка воинов уже настигала обоз царевичей. Василий Васильевич видел с седла своего рослого коня, что татары бегут не все, а затягивают русских лишь по центру. Только сейчас вспомнил, что и поныне татары продолжают придерживаться в войне заповедей Чингисхана: не начинать битву, если не имеешь двойного или тройного превосходства в людях, а начав сражение, притворно отступать, чтобы внести расстройство в ряды неприятеля.

Татары, достигнув заранее, видно, отмеренного рубежа, резко удержали своих коней, ощетинились копьями.

И тут же послышался боевой клич слева:

– Ур-р!…

– Ур-р! Ур-р! – долетело и справа.

Московские полки оказались в кольце.

Никто не дрогнул, никто не уклонился от боя, никто не просил пощады. Сеча была кровавой – грудь в грудь, убитые не падали в тесноте схватки, упавшие на землю живые не могли встать, испуганные лошади с дикими всхрапами давили копытами всадников своих и чужих, без разбору.

Татары потеряли не меньше пятисот воинов. Еще большие потери понесли русские.

Иван Можайский, оглушенный ударом копья, свалился на землю, но оруженосцы сумели подсадить его на другого коня, который и унес Ивана с поля боя. Спасся и Василий Боровский. А Михаил Верейский попал в руки татар.

Василий Васильевич дрался до последних сил, как простой ратник, и тоже был пленен.

Татары праздновали победу. На радостях выжгли несколько окрестных сел, два дня пировали в Спасо-Ев-фимьевом монастыре.

…Он открыл глаза оттого, что кто-то щекотно и нежно касался его лица. Пахло спелым лугом, кровью, лошадиной мочой. Пустое небо, покачиваясь, плыло над ним, скрипели колеса. «На арбе везут,- отрешенно подумал великий князь.- Куда? Все равно». Высокие травы задевали его по лицу. Он испытывал неслыханный покой. Будто впервые видел и высокое небо, и краешком глаза – зелень трав, ласково задевавших по его лицу. «Я у татар?- спросил он себя.- Где я? Ну и пусть». безразличие ко всему владело им.

– Как он там? – раздался сбоку чей-то знакомый голос.- Не помер?

– Лежит… в однодышку дышит.

– Хоть бы довезти!… Далёко еще?

– Кто ж знает? Мы теперь люди подневольные. Василий Васильевич узнал усталый голос Федора

Басенка.

– Глядеть страшно,- сочувственно сказал первый голос – Ни в живых, ни в мертвых.

– А ты и не гляди! – зло сказал Басенок.

«Мы в плену»,- понял Василий Васильевич. Жажда мучила его, но не было сил спросить воды. Орел, распластавшись, кругами ходил в вышине, все так же скрипели колеса и что-то попискивало, позвенькивало в траве, не переставая. Боли он не чувствовал, потому что не чувствовал своего тела. Его не было. Только гудела голова, лежавшая от тела отдельно. «Может, отхожу я? – подумал Василий Васильевич. И эта мысль не испугала его- даже лучше… коли так. Многое со мной бывало, но эта-кого еще не случалось. Я знал унижение и почет, лесть и ненависть ко мне, но такого еще ни разу не испытывал, чтоб голова от тулова отдельно. Мне изменяли, и я предавая тех, кто любили меня, я достоин и худшего, чем сейчас. Но как странно, как хорошо, Боже мой, плыть вот так среди трав…»

Внезапно он испытал приступ тошноты, в глазах замелькали пики, копья, сулицы, сшибающиеся мечи и сабли, послышались глухие удары ядер на ремнях, хрястанье шестоперов и булав. «Это мне кажется,- пытался он постановить смертную круговерть,- это я только вспоминаю, все прошло и кончилось, все прошло».

Белый орел с черными перьями на концах крыльев опустился на край арбы. Струи крови текли у него по шее и по груди. Он сложил крылья и топтался по грядке. А глаза у него были человеческие, страдающие.

– Зачем? – громко крикнул великий князь.- Зачем всё?

Но его никто не услышал. Опять то же слабое попискиванье, монотонное шуршание сбруи и травы, сминаемой колесами.

«Я брежу,- попытался внятно сказать он и прогнать этот бред. Оскаленные рты, остекленелые мертвые глаза метались веред ним, незнакомые ратники в дощатой броне, в невыделанных кабаньих шкурах вместо кольчуг…- Это новгородцы?… Меч стоит три коровы… Щит с кольчугой – шесть коров. Вооружение одного настоящего ратника стоит двух объезженных коней или десяти коров… О чем я думаю? Какое это имеет значение?… Где мой колонтарь [129] [ Колонтарь – доспех, броня из блях и колец, среднее между латами и кольчугой. ? На мне? Почему я его не чувствую? Он должен хорошо защищать мне и спину, и грудь. Он из металлических пластин. Говорят, что их пятьсот, откованы, золочены через огонь, все состарены крепко, мастера делают колонтарь по пять-шесть месяцев… Может быть, я убит уже? Где моя сетка кольчужная от пояса до колен? Я не чувствую ног. А руки?» Он попытался поднять правую руку и, скосив взгляд, ужаснулся, увидев нечто распухше-черное, обмотанное по пальцам заскорузлыми от крови тряпками.

Морда верховой лошади возникла рядом с тем, что еще вчера было его рукой. Серпики татарских глаз с любопытством глядели на него.

– Где там наш дарагой? Жив? Не дадим умереть.

Русский канязь – ценная добыча.

Гортанный смешок.

Жесткие ладони приподняли его голову, рванули крест-тельник с шеи. Боль была такая, что тьма сомкнулась перед Василием Васильевичем, поглотив небо. Он не издал даже и стона и не слышал, как Басенок ругался с молодыми царевичами, как Мамутек свистал плеткой над его неподвижным телом, с хохотом отталкивая боярина:

– В Москву отошлем. Вон Ачисан отвезет. Лови,

Ачисан! Пускай в вашем улусе знают, что канязь Василий побежден и наш пленник.

Плен государя – его личный позор и горе подданных. Но Василий Васильевич пленен был, когда потерял сознание от многочисленных ран и язв. Правдивый летописец занесет потом в свиток: «Сто татаринов паде от руки великого князя; на самом же многи быша раны; у правыя руки его три персты отсекоша: только кожею удержашася. Левую же руку насквозь прострелиша, и на главе его бяше 13 ран; плеща же и груди от стрельного ударения и от сабельного, и брусны его бяху сини, яко и сукно».