Эмилиян Станев - Иван Кондарев

После полудня горожане толпились у пекарен, унося домой гювеч [105] Гювеч — запеченное в глиняном горшке жаркое. и только что выпеченный хлеб; вскоре город, пропитавшийся запахом еды и теплого хлеба, притих, сытый, задремал под высоко распростертым над ним облачным покрывалом, ровным и неподвижным.

К четырем часам во дворе Джупуновых раздался гордый голос кларнета и загудел контрабас. Музыканты — цыгане, повязанные яркими платками, украшенные веточками самшита, заиграли возле чешмы. У открытых ворот, на политом водой пороге и всюду вдоль ограды теснились детишки, девушки и нищие. Ступени казино гроздьями облепили молодые люди. Через забор заглядывали соседки. Свадебный кортеж только что вернулся из церкви, и в холодном воздухе еще чувствовался запах воска и духов, 442 а на тротуаре перед домом и дальше по улице белели бумажки от карамелек, которые вместе с мелкими монетами разбрасывали при встрече новобрачных. Растревоженные грохотом музыки, лошади в конюшне напряженно шевелили ушами, куры и индюшки попрятались под самой крышей навеса, где стояла окровавленная, облепленная перьями колода. В кухне горел большой очаг и хлопотали женщины.

Свадебное пиршество происходило наверху, в гостиной. Два ряда столов, образовавшие громадную букву П, были уставлены блюдами, бутылками, флягами.

Александр Христакиев с белой хризантемой и букетиком самшита на груди, радостно-торжественный и подтянутый, как и подобает посаженому отцу, восседал в центре стола. Даринку усадили по левую сторону от него в соответствии со старинным обычаем, согласно которому посаженая мать садится с женщинами. На этом особенно настаивала двоюродная сестра Костадина, приехавшая из горной деревушки. Наперекор строгому и категорическому распоряжению Джупунки не вмешиваться крестьянка настояла на своем. Когда прибыли молодые, она принялась мазать медом пороги, и никакие увещевания не могли ее остановить. Ее муж, кроткий, тихий человек, сидел рядом с нею у самого края стола, держа на коленях волынку. На все неприязненные взгляды, которые гости бросали на его жену, он отвечал терпеливой, немного грустной улыбкой и часто посматривал на новобрачного. Похудевший и похорошевший, с ласково сияющими, смущенными глазами, Костадин был заметно обеспокоен наступающей сумятицей.

Во дворе так гремела музыка, что дребезжали стекла в окнах. Позвякивали приборы, гости топотали ногами под столом, перекликались. В этом гаме выделялся рев длинной трубы граммофона, взятого в казино, который стоял в комнате Райны. Костадин распорядился остановить его, и всем сразу стало легче.

Александр Христакиев хотел было произнести тост с рюмкой ракии в руках, но крестьянка удержала его.

. — Когда подадут вино, уважаемый, только тогда, — смело сказала ему она тоном человека, хорошо разбирающегося в свадебной церемонии, и обвела гостей своими светлыми глазами.

Христакиев улыбнулся и отвесил ей поклон. Справа от него сидела Джупунка, слева — Манол.

— Ты знаешь деревенские обычаи, а мы городские, — сказала Джупунка и стрельнула глазами в мужнину родственницу.

Манол рассмеялся, безразличный к соблюдению обычаев. Красота Христины властно влекла его к себе. Ее смуглое лицо выражало гордость и достоинство, сладостную теплоту излучали ее темные глаза. Свадебный венец подчеркивал ее девичью непорочность, но черные буйные волосы с синеватым отливом, но крепкая округлая шея и чувственный рот говорили о другом, и Манол все время разглядывал ее. Когда выпили по третьей рюмке ракии, он вдруг весь вспыхнул и развеселился.

Приходский священник прочитал молитву и благословил трапезу. Одни перекрестились, другие — нет, и все сразу принялись за еду. Музыка на дворе заиграла поспокойнее, полилась широкая мелодия. Подали кувшины с чудесным вином, и одна за другой пошли здравицы.

— Дай им господь всяческого добра — любовь, здоровье, согласие!

— И большое потомство!

— Молоды еще, поживут — увидят…

— Одно время рожали много детей…

— Да помирали они…

— Тогда говорили: чтобы было и богу и нам…

— Народ прогрессирует, господа, и отказывается от этих предрассудков!

— Это кто как понимает.

— Мои самые сердечные пожелания!

Девушки постарше с завистью поглядывали на Христину и краснели от недвусмысленных намеков. Чокаясь, скрещивались руки с бокалами, над загроможденным яствами столом звенело стекло. Гости звучно хлебали наваристый куриный бульон с золотистой пленкой жира, обильно посыпанный черным перцем.

Джупунка не сводила глаз с прислуги: беспокоилась, как бы не пропала какая-нибудь ложка от сервиза, купленного еще за много лет до ее свадьбы, все прислушивалась к тому, что происходит внизу, на кухне, где распоряжалась Цонка, наблюдала, как держится Христина. Ее глубоко запавшие глаза бдительно ощупывали людей и враждебно следили за бондарем, отцом Христины. Еще до обручения она сцепилась с ним и, зная его своенравие, боялась сейчас его молчания. Ее худое лицо было полуторжественным, полусердитым, выражение его, казалось, говорило: «Сейчас пока все ничего, а там посмотрим». Присутствие Лнтоанеты напомнило ей несбывшиеся мечты — старуха не забыла, как ее обманули сыновья, и все время была настороже, готовая всячески оберегать свои права и власть в доме. Ее самолюбие и гордость были удовлетворены до какой-то степени посажеными на свадьбе (эх, пусть хоть так суждено ей породниться с хаджи Драганом да и с Христакиевыми, к которым она тоже относится с большим уважением), гордилась она и Христининой красотой. «Простого рода, а до чего же хороша, сучка, да и не глупа, и не чванлива». И все же ее тревожила сдержанность и спокойная гордость снохи, «будто она и не из простонародья, и отец ее будто не всего-навсего бондарь». Но больше всего ее злила мужнина родственница, которая требовала соблюсти все деревенские обычаи. Костадин не забывает своей деревенской родни, но Джупунка исключила ее из числа родственников. Раздражали ее и сват, и сватья. «Влезли ко мне в дом, но не тут-то было — останутся с шишом». Сватья, выряженная в новое темно-синее платье, явно важничала от счастья за свою дочь. «Что она себе воображает? Был бы добрый ломоть хлеба, а сучек мно-о-о-го». Рада Джупунова надеялась, что хаджи Драган и Поликсения все же удостоят ее своим посещением, но старики ушли прямо из церкви к себе домой, и это очень ее огорчило. Отрывочные злые мысли мелькали в ее голове, а сердце ее то вспыхивало жалостью к Костадину, то ожесточалось против него, как только она задумывалась над тем, что принесет ей завтрашний день.

Пока гости ели, они соблюдали приличие и порядок, но как только были начисто обглоданы косточки жареных цыплят и поросят, Райнины друзья и приятельницы снова завели граммофон и принялись танцевать. Более интеллигентные обособились в другой комнате, к ним присоединились молодые люди, пришедшие без приглашения. Стол опустел. Вокруг старшего Христакиева, Николы Хаджидрага нова и рано овдовевшего податного инспектора, который с вожделением поглядывал на комнату Райны, но не смел войти туда, к молодежи, собрались все самые почтенные гости. Женщин тянуло в комнату Манола. Молодежь вела себя так, словно на обычных вечерах, — многие возвращались к столу, чтобы выпить бокал вина или взять кусочек жареного мяса, и делали это так, будто перед ними была буфетная стойка, — не чокались даже за здоровье молодоженов. Из комнаты Райны лились гнусавые напевы «Валенсии», и в узкой рамке отворенной двери в синем табачном дыму мелькали головы и плечи танцующих. Какая-то молдавская пляска состязалась с фокстротом, и топот танцующих во дворе отдавался в стенах дома.