Эмилиян Станев - Иван Кондарев
- Название:Иван Кондарев
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1988
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Эмилиян Станев - Иван Кондарев краткое содержание
Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.
Иван Кондарев - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Христакиев прислонился к спинке стула и опустил руки. Лицо его стало надменным.
— Ах, так? Раз вы мне об этом напомнили, давайте поговорим откровенно, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Провокатор, потому что пытаюсь заставить вас опомниться? Бог знает почему я внушил себе, что должен заботиться о таких умных и способных людях, как вы. Это моя слабость… Если я проявляю любопытство, стараюсь узнать, каким образом вы удержались после катастрофы на фронте и где вы теперь, то только потому, что я и сам пережил нечто подобное. Поймите, мой интерес проистекает от чего-то личного, того, что мы оба пережили во время войны, а вовсе не из корысти или дурных намерений… Для меня существует три божества, которым все мы служим. Первое — бог равнодушия и скуки. Это божество аристократическое, оно не для вашего общественного положения, не для вашей натуры. Второе — бог смирения. Он коварен и меняется подобно хамелеону. Питается детьми своими, как древний Кронос, каждый день рождавший их на свет и каждый день их поедавший с убеждением, что приносит их в жертву богу. И третье — божество гордости и непримиримости. Это божество более всех других проливает человеческой крови, оно — диктатор и тиран, которому поклоняетесь и вы. Но обратите внимание, все три божества очень хитрьк они меняются ролями и обличьем, так что мы с трудом отличаем их друг от друга и, сами того не сознавая, служим одновременно всем троим. Это нечто вроде единосущной троицы, в образе которой человеческая душа совершает свое хождение по сладостным и горьким мукам…
Последнюю фразу Христакиев закончил тихим, ледяным смешком, раскачиваясь вперед и назад вместе со стулом под портретом царя, бронзовая рама которого поблескивала в сгущающемся сумраке.
По телу Кондарева пробежали мурашки. В эту минуту он постиг тайну этого человека, сущность его мировоззрения, в котором цинично переплетались и стирались границы всех феноменов… Воспоминание о глубоком колодце нигилизма, в который низвергнулся разум его во время войны, заставило его ужаснуться. Если бы он не выбрался из него, то был бы сейчас единомышленником этого человека, интерес которого к его личности действительно проистекал из сходных с его собственными переживаний. Только теперь Кондареву стало ясно, почему Христакиев пришел тогда к нему в больницу такой оживленный, взволнованный его дневником.
— Все время вы говорите только о себе и о ваших добрых намерениях, хотя, если вспомнить ваше толкование трех божеств, эти намерения не выглядят столь уж добрыми. Вы явно заигрываете со всеми тремя, хотя, возможно, предпочитаете первое и боитесь третьего. Но вы все еще не сказали, кто же мой бог, — усмехаясь заметил Кондарев, охваченный любопытством узнать еще что-нибудь.
'* — Вы взяли ото всех трех понемногу, и получилось нечто новое. Ведь любое рождение происходит в результате смешения.
— Однако у вас ничего не родилось от подобного смешения богов, кроме отчаяния.
— Ну, как же! И у меня родилось, — ответил Христакиев без всякой обиды. — Я тоже смешение, только стабильное, химическое. Я знаю, чего хочу. Секрет хорошей жизни в том, чтобы не испытывать угрызений совести и уметь наслаждаться противоречиями. Чем противоречивее и неразрешимее, тем красивее. И у вас примерно так же? Или же у вас так: чем отчаяннее, тем возвышеннее? — И он рассмеялся своим мелким смешком.
— Вы хотите, чтобы все оставалось таким, как есть, чтобы ничего не менялось, и тогда для вас это будет красиво. А раз так, с возвышенным вы никогда не сможете иметь ничего общего. Это совершенно иная категория.
— Да вы замечательный собеседник! — воскликнул Христакиев. — С кем другим я мог бы вести такой поучительный разговор? Да, вы правильно меня поняли: как господь бог все создал, пусть так и будет. Это единственно возможный порядок, единственное, что дает спокойствие. Я не нахожу смысла в прогрессе. Считаю его фикцией, бессмысленным усложнением обстановки, к которой человеку надо приспосабливаться. Мне, честно говоря, лень.
— Да, понимаю, вы предпочитаете болото.
— Болото было и будет всегда. Болото — оно даже живописно. Не будь в нем красоты, нам бы не найти никакого утешения.
— Вы оправдываете его существование красотой?
— Красота — это наша самая сокровенная тайна. Благодаря ей мы выдумали и богов, и идеи.
— Вы, наверное, учились в местной гимназии и вашим учителем словесности был Георгиев. Мне кажется, я вас помню гимназистом, — сказал Кондарев, не в силах больше сдерживать улыбку. — Он говорит о красоте примерно то же самое. И он, так же как и вы, не болото оправдывает ею, а самого себя. Знаете ли вы, что Пилат Понтийский позволил распять Христа именно в силу подобной эстетической позиции? И при этом он говорил: «Се человек!» Это произошло потому, что истину у него вытеснило представление о воображаемой красоте. Подобная красота послужила причиной многих страшных кровопролитий, и, наверное, послужит еще их причиной и в будущем. Она служит для тиранов утешением совести. Они всегда отождествляли ее с божьей волей, как это делаете и вы. А что, если человек пошлет и вас и ваше болото ко всем чертям, как это он не раз уже делал?
Христакиев рассмеялся.
— Для вас, марксистов, это главная надежда, а для меня постановка вопроса предельно проста: одно болото всегда сменяло другое. Человек — создание коварное. Если он попадет в рай — вступит в союз с дьяволом, а отправишь его в ад — с богом. Ему и это болото дорого.
— Не всякому. Лишь немногим. Человечество очищалось и продолжает очищаться по сей день.
— Насильственно, с вашей помощью?
— Это словечко вас очень пугает? Насилие тут — сама логика истории.
Христакиев презрительно и нервно махнул рукой.
— История?! Она утешение для безумцев. В ее пантеоне все наделены привилегией ничтожества мертвых.
— Ну да, коли она вас обошла, то иначе и быть не может?!
Христакиев, казалось, не обратил внимания на его реплику. Он взял в руку звонок и вдруг замер в темноте кабинета. Кондарев удивился его молчанию, ожидая, что следователь оставит теперь свой ироничный тон и перейдет на другой, сменит тему или же позвонит рассыльному. Но, к его удивлению, по другую сторону стола зазвучал такой грустный, задумчиво-взволнованный голос, какого уж никак невозможно было ожидать.
— Идти против собственного сердца — это высшее наслаждение. Знакомо вам подобное состояние? Сердце сгорает в сладостной тоске по безграничной свободе и в то же время становится как камень, ожесточается и остается одиноким…
— Да, я испытывал нечто подобное, — признался Кондарев и вдруг вспомнил, что когда-то записал что-то похожее в своем дневнике. — Но ваша тоска идет от сознания собственной беспомощности перед законами жизни, — добавил он, и голос его стал суровым, потому что за тоскливым, проникновенным тоном Христакиева он вдруг уловил провокационный маневр. Провокаторство в этом человеке прикрывалось весьма умело маской мировой скорби и примирения с судьбой, оно подстрекалось любопытством, желанием узнать его мысли, а затем поколебать и осудить их. — Под свободой вы понимаете свою волю над жизнью…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: