Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— Освободи ты мне, ради бога, руки, парень, чтоб я мог подпоясаться. Не срами перед женщинами. Меня еще пока никто не связывал. Я и в плену был…

— Надо было думать вчера, когда шел город брать. С мешками отправились, чтоб награбить побольше, мать вашу… Болгарию загубить вздумали! Этого вы не стыдитесь, а стыдитесь того, что пояс волочится…

В углу канцелярии, покосившийся пол которой сотрясался при каждом шаге, подпоручик и тот худой, бледнолицый штатский, у которого полосатые брюки были засунуты в сапоги, допрашивали перепуганного полевого сторожа:

— Кто вчера перерезал телефонные провода?

Допрашиваемый спокойно стоял у стены, морщил свое загоревшее в поле лицо и шевелил беззубым ртом, словно сосал сахар.

— Да когда началась суматоха, их и порезали.

— Вот я тебе сейчас покажу суматоху! Кто порезал провода?

— Говори же, идиот! — рычал штатский.

— Так точно, порезали. Говорят, Ванчов приказал.

— Кто он, этот Ванчов?

— Да вроде бы выглевский учитель…

Костадин бесцельно слонялся между корчмой и общиной, расспрашивая о пропавших лошадях, но ни у кого не мог ничего узнать. Мимо Костадина прошел доброволец в зеленой шляпе, держа под руку сутулого крестьянина, который прижимался к нему и шептал на ухо:

— До чего ж мне приятно видеть Щербатого связанным в повозке! Просто бальзам мне на сердечко!

Доброволец многозначительно подмигнул Костадину и повел крестьянина в общину. На площадь начали съезжаться деревенские телеги. Мелкие крестьянские лошаденки заржали, им откликнулись кони, запряженные в военные повозки. Арестованных рассадили в телеги и повезли в город под конвоем добровольцев. Несколько запоз давших женщин бежали за телегами, чтобы передать арестованным одежду. Один из солдат приволок лестницу и пытался соединить разрезанные телефонные провода, свисавшие со столба за общиной. В корчме заиграла волынка, хриплый голос кричал: «До-олой!», гвалт усилился и несколько добровольцев принялись плясать хоро как раз в тот момент, когда показались подпоручик и Андон. Брат Абрашева выглядел ободренным и веселым.

— Айда, ребята, пошли! Нам на подмогу идет целый эскадрон. Тут нам делать больше нечего! — еще издалека крикнул он бодро-весело и стал делать знаки команде размещаться в повозках.

За селом их ждал кавалерийский взвод с разъезда, и только теперь Костадин понял, что кавалеристы все время двигались чуть впереди или в стороне как боевая охрана их команды.

Сообщение о том, что по железной дороге к ним идет на помощь целый эскадрон, которое подпоручик получил по телефону, как только исправили линию, еще больше развеселило команду. Несмотря на запрещение петь песни, кое-где затянули хриплыми голосами «Цыган, цыган» и «Добруджанский край». Кто-то не утерпел и выстрелил, испуганные лошади пустились вскачь. В двух километрах от села долина начала сужаться, поля стали чередоваться с перелесками, повозка остановилась, и Костадин увидел, что подпоручик совещается с каким-то унтер-офицером, который указывал на лесок на противоположной стороне долины. Пулеметчики вытащили из повозки пулемет и дали несколько залпов по лесочку. Им ответило только эхо. Из этого леска, как оказалось, была обстреляна депутация. Вскоре долина превратилась в настоящее ущелье; в глубине его показалась белая сельская колокольня и новое, побеленное известью здание школы. 'Село было расположено на широком склоне и на самом припеке; дома его терялись в сливовых садах и зелени старых ореховых деревьев.

Как только въехали в небольшую низинку, где дорога раскисла от воды, вытекающей из овражка, и первая повозка потерялась из виду, со стороны села громыхнуло сразу с десяток ружейных выстрелов, и шальная пуля, отскочившая от камня, зажужжав, как пчела, упала перед повозкой с пулеметчиками. Лошади рванулись что есть мочи вниз; кавалеристы повернули назад и сгрудились в низинке, позади раздались испуганные крики. Офицер дал команду добровольцам спешиться и отогнать повозки обратно, но, когда понял, что здесь им не развернуться, приказал распрячь лошадей и увести их в ближайший овраг. Ездовые растерялись. Не менее растерявшийся подпоручик сердито закричал. Натыкаясь друг на друга, добровольцы беспорядочно залегли между взбудораженными стрельбой лошадьми кавалеристов и со страхом приглядывались к холму по левую сторону долины.

— Они всех нас перебьют оттуда, сверху! Пропали мы! — вопил какой-то штатский, белый как полотно.

Стрельба со стороны села усилилась, но расстояние было слишком велико и пули ложились низко, рассеивались по склонам ущелья.

Спешившиеся кавалеристы тоже заняли позицию на дороге и застрочили из пулемета. Ободренные добровольцы немного успокоились. По приказу офицера команда была разделена на два взвода. Один, в котором был Костадин, сразу же поднялся. Лндон повел его на холм. Цепляясь за низкие кустарники и ожидая каждую секунду, что сверху по ним будет открыт огонь, добровольцы быстро взобрались на высокое голое плоскогорье, откуда открывалось все село. На его улицах не было видно ни одной живой души. Только на площади в тени большого дерева отчаянно ревел осел да лаяли собаки. На крыше общинного управления развевалось красное знамя.

Рассыпавшись цепью, шумно дыша и обливаясь потом, добровольцы залегли на краю плоскогорья и открыли огонь по селу. Стреляли кто куда. С высоты было видно, как наступает на фланге села кавалерийский взвод и как добровольцы второго взвода, перебегая от межи к меже, продвигаются по противоположному склону.

«Та-та-та-та-та!» — весело застрочил пулемет. «Та-та — та-та!» — отвечало ущелье.

— Ура-а-а! — кричали продвинувшиеся вперед добровольцы. «А-а-а!» — подхватывали горы, и там, среди их синего мирного спокойствия, где затихали звуки битвы, неслось глухое ворчание и ропот.

Костадин все время целился в одну и ту же точку букового леса над селом, медленно наводил на нее мушку, и при каждом выстреле карабина ему больно отдавало в плечо. Ошарашенный завязавшейся перестрелкой да и вообще неожиданностью происходящего, он чувствовал себя как человек, попавший в водоворот. Сопротивление крестьян его удивляло и все больше озлобляло. Он почему — то вспоминал первые перестрелки с румынскими и русскими разъездами в Добрудже, в которых участвовал перед тем, как его отправили в тыл. По временам его охватывало жгучее любопытство: чем же все это кончится?

Еще не успев расстрелять первую обойму, лежавший слева от него доброволец вдруг крикнул что-то, указывая пальцем на другой край плато. В огромной впадине меж горных склонов к селу стремительно скакал развернутый для атаки эскадрон. Под косыми лучами солнца сабли кавалеристов сверкали короткими молниями. Следя за их движением, Костадин заметил небольшое строение среди верб на берегу речки, протекавшей у нижнего края села, и тотчас же слух его различил частую стрельбу, доносившуюся оттуда. Эскадрон сразу же повернул обратно и разделился на два отряда. Из леса над селом мятежники стреляли залпами, но минут десять спустя огонь стал реже, а на улочках и за плетнями домов показались бегущие люди. На опушке леса появился человек, что-то крикнул и, выстрелив, исчез, перебежав на другую сторону склона. Даже невооруженным глазом было видно, что мятежники начинают отходить к горам, не дожидаясь, пока кавалеристы отрежут им путь.