Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Ему хотелось громко рассмеяться, чтобы освободиться от своего сарказма, вернуться и взять этот комитет за горло. Но какая польза? Только новые ссоры. Для них он — авантюрист, отравленный ядом анархизма, а по мнению господина судебного следователя, еще и человек, который не представляет никого, кроме себя самого, и чье место не в рядах коммунистов. «Там вас не поймут» (Христакиеву все же нельзя отказать в известной прозорливости). Итак, получается, что он стоит на какой-то своей собственной позиции, которую не смеет изложить из страха перед нравственными принципами и литературными мечтаниями прошлого века, потому что предстал бы тогда перед всеми как чудовище или демон. Кондарев ускорил шаг, прислушиваясь к ленивой тишине старого квартала.

Дуса встретила его на лестнице, уже окончательно потеряв терпение. И когда он увидел ее овальное, приятно пополневшее и еще более похорошевшее лицо, вздернутые уголки губ, черный кушак, опоясывавший ее сильный, высокий стан, зеленоватый, как оливы, свет ее глаз, в груди его что-то словно бы растаяло; теплая волна подхватила его и унесла с собой, в сияющий простор. Он улыбнулся и, не обращая внимания на упреки, обнял ее за плечи, прикрытые тонкой вязаной кофточкой, упругие и белые, как снег, и вошел с нею в чистенькую кухоньку, затененную занавесками, где на столе его давно ждал обед.

Кавалеристы и добровольцы из К. прибыли в Выглевцы под командой ротмистра, поскольку он был самым старшим по чину. К вечеру в селе были арестованы все мужчины — родственники бежавших в горы мятежников и те, кто рыл окопы. Из дома выглевского учителя — главного виновника и организатора сопротивления — вытащили высокую смуглую девушку. Ее привели в общину, и там Балчев бил ее хлыстом. Она вздрагивала, как раненая птица, когда хлыст обвивался вокруг ее тела, и злобно щурила горящие ненавистью глаза. Балчев срезал ее чудесные косы и хлестнул ими ее по лицу — пускай отошлет их своему братцу в горы.

Арестованных били в общине дубинками. После второго удара избиваемый падал на пол, с воплями вскакивал на ноги, приседал на корточки, словно плясал рученицу. Били их сам Балчев, вахмистр Слатинов, толстяк доброволец Мандахура и какой-то солдат из равнинного села.

Костадин ходил с командой по домам — искали оружие. Они не жалели ни плачущих детей, жавшихся к печке или крепко державшихся за юбку матери, ни взрослых. Костадин расспрашивал про своих лошадей и приглядывался к каждому крестьянину, рассчитывая узнать в нем того, с рыжеватыми усами, или кого-нибудь из его товарищей.

Дотемна из общинного управления доносились крики, вой и глухие удары. В домах, где остановились кавалеристы, из амбаров до зернышка выгребли ячмень и овес на корм лошадям. Ротмистр разбросал эскадрон по всему селу; больше солдат и добровольцев было поставлено в домах бежавших мятежников. В наступившей темноте долго мычал скот, разбредшийся по кривым улочкам, — потому что пастухов отвели на допрос в общину, а стадо осталось на площади, и хозяева не могли вовремя увести свою скотину. Собачий лай, грохотавший, как водопад, смешивался с блеянием коз, мычанием коров, ржанием кавалерийских лошадей, которых вели на водопой.

В доме будущего сельского кмета готовили ужин для офицеров. Белокурый подпоручик, довольный тем, что мятеж подавлен без особых потерь со стороны их солдат и добровольцев (только один солдат был легко ранен — пуля оцарапала ему плечо, да убиты кроме лошади Балчева еще две), и особенно тем, что освободился от ответственности, вышел на веранду, чтобы отдать распоряжения, и резво, по-мальчишески, стал расхаживать по просторному двору за домом, где солдаты и крестьяне жарили на вертеле молоденького козленка. Под раскидистым орехом, нависшим в сумраке, как туча, лежал убитый шальной пулей теленок, и корова, только что вернувшаяся с пастбища, облизывала его и мычала. В печке, прикрытой навесом, две хозяйские снохи пекли хлеб, и солдаты заигрывали с ними.

— Ну и набил же я себе мозоли на руке, — заявил Костадину Андон, встретив его возле общины, и повел к дому, где были офицеры. — Одного так отделал, что тот даже уписался. Все они дружбаши и коммунисты, и все рыли окопы. Ты видел их окопчики? Я просто бешусь, когда мне врут прямо в глаза! А сестрица учителева, та, чернявая, тоже хороша. Привязать бы ее к паре лошадей да разорвать надвое. Братец ее и она все село взбаламутили!

Костадин молча шел за ним. Ему было все равно куда, лишь бы все закончилось и поскорее выбраться отсюда, чтобы не слышать этого мычанья, женских проклятий, детского плача и не смотреть на испуганных крестьян, чей вид приводил его в ярость именно потому, что он чувствовал, как начинает их жалеть.

— Узнаешь Муну? — спросил Андон. — Вот это офицер! Порох! Вот таких я люблю, только они могут справиться с этим народом. Ротмистр кажется мне слишком мягким, но Балчев его не слушает.

— А ты откуда знаешь всех этих офицеров?

— С одними познакомился в казарме, с другими, что помоложе, — в «Кубрате». [117] фашистская молодежная организация, созданная офицерами запаса осенью 1920 г. Накануне фашистского переворота 9 июня 1923 г. вошла в Народный сговор. Названа по имени хана протоболгарского племенного союза (конец VI — середина VII в.).

— А что такое «Кубрат»?

— Вот это здорово! Ты что, с неба свалился? — воскликнул Андон и принялся объяснять, что это за организация.

— Балчев у меня на глазах убил крестьянина, — прервал его Костадин. Он шел, устало закинув руки на ружье и покачивая плечами. — Из револьвера застрелил, у реки.

— Знаю. Мятежник убил под ним коня. Этот крестьянин не здешний и потому убегал по реке; надеялся уйти, бедняга. Неохота было человеку в горах пастись, щавель щипать. Завтра Мандахура и Петко Бобер его зароют. Есть приказ убитых не выдавать родным, чтоб не разводили агитацию. Понимаешь?

Хозяин дома, смуглый крестьянин, сдержанно встретил их на лестнице. Деревянный двухэтажный дом с большой верандой, побеленный только с фасада, а с остальных трех сторон обшитый дубовыми досками, был освещен, как в праздник для гостей. В просторной горнице с почерневшим потолком и мощными балками, на миндере с подушками сидел ротмистр, скрестив длинные ноги. Чуть поодаль от него, на красном ковре, разостланном на полу поверх пестрых дорожек, расположился поручик Балчев. Каска его, похожая на огромную черепаху, лежала рядом, сабля, которую принес унтер-офицер, стояла в углу, а сам он, прислонясь спиной к стене, полулежал, вытянув ноги в запыленных сапогах, шпоры которых потонули в мягком шерстяном ворсе. С потолка свисал его хлыст, надетый на гвоздь. И то, что он молча сидел в стороне ото всех, заняв один весь ковер, небрежно развалившись в присутствии командира эскадрона, словно бы чем-то выделяло его среди всех остальных офицеров и освобождало от чинопочитания. Но сами офицеры с ротмистром во главе как будто не придавали этому значения и делали вид, что не замечают этого. Когда Костадин и Андон показались на пороге, толстощекий подпоручик, загорелый, как корочка пшеничного хлеба, с синими, не в меру веселыми глазами, обратился к ротмистру: