Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Корфонозов встал и открыл окно, потому что табачный дым пластами висел под потолком, словно волшебный ковер. Ночь была на редкость душной и печальной, до самого горизонта объятая летней истомой изнемогающей от зрелости земли. Городок, казалось, обливался потом. Отсюда он видел его почти весь — кроме Нижней и Кожевенной слободок. Только сейчас Корфонозов догадался об истинной причине мучившего его удушья. Ведь их дом стал явочной квартирой!

Он зажег большую бронзовую лампу и заметил на абажуре пыль. С зимы сюда никто не заходил. Если соседи в чем-либо ее подозревают, пусть видят, что это он, а не посторонний. Кондарев предпочитает спальню сестры, окна которой выходят во дворик за домом. В заборе выломаны две доски, через образовавшееся отверстие можно пробраться в полуразрушенные землетрясением нежилые дома, а оттуда на пологий склон, за которым высится голое темя холма с рощицами акаций…

Очевидно, все это он тоже принял во внимание, вступая в связь с Дусой… — V^S!

В разгорающемся свете лампы, абажур которой Корфонозов вытер носовым платком, комната заулыбалась, как бывало в детские годы в дни больших праздников, когда она служила гостиной. Несмотря на нагромождение вещей и беспорядок, каждый предмет казался таким же, как прежде, отбрасывал легкую тень, освещенный ровным пламенем керосина, приглушенным красивым хрустальным абажуром. На буфете стоял его портрет. Из-под высокой русской папахи (он взял ее у пленного казачьего офицера) глядело округлое, немного женственное лицо с едва заметными усиками. Нос крупный, слегка загнутый книзу. По-лисьи хитрым выглядит лицо этого молодого офицера. Глаза его — глаза артиллериста, а что касается хитрости, то это вовсе не хитрость, нет, это скорее хладнокровие. Этот человек знает что-то такое, чего не знают другие, он верит в свою звезду, он дерзок и уверен в себе, но в настоящее время сдержан и скромен. Внутренний голос, какое-то чувство, развитое и достигшее совершенства в огне сражений, подсказывает ему, что можно и чего нельзя делать. В Добрудже он приказал однажды своим солдатам поджечь несколько стогов соломы и разный хлам на окраине какого-то румынского села и за дымовой завесой подвел свою батарею вплотную к вражеской пехоте. Огонь четырех орудий оказался для румынских и русских частей полной неожиданностью и уничтожил их всего за несколько минут.

Да, в этом лице соединились черты льва и лисицы. Сейчас оно выглядит утомленным и измученным, подергивается от нервного тика, стягивающего мускулы челюстей в два узла. Прославленный артиллерийский капитан, человек, наделенный чертами льва и лисицы, все-таки допустил роковую ошибку. Он написал доклад, доказывающий ошибки генералов и штабных господ на Южном фронте, и потому был уволен из армии этими самыми господами, которым было нужно переложить на коммунистов и земледельцев вину за происшедшую катастрофу. Тут внутренний голос подвел его, звезда его так и не взошла. Тыловые и штабные подлецы сохранили свои мундиры, а он несколько недель перебрасывал уголь на железнодорожном складе и разгружал вагоны, пока в плече не открылась старая рана. Черные дни унижения и позора) Они засели в его памяти, как пуля в теле, которую не извлечь никакими хирургическими инструментами…

Он вздрогнул от отвращения. Рыться в любовных делах собственной сестры! Вытаскивать напоказ самому себе все эти гнусные истины! А ведь Дуса любит его не только как брата, он для нее — идеал мужчины. Она редко видела его дома, только когда он приезжал в отпуск, и смотрела на него как на божество. Белокурая девочка с милыми ямочками на щеках, вздернутыми уголками губ, с нежными русалочьими, тогда еще прямыми волосами и прелестным носиком (теперь это был классический греческий нос, в вырезах ноздрей которого чувствовались порода и темперамент). Он нежно прижимал ее к своей юнкерской куртке, а она цеплялась за белый ремень братца и таращила на него восхищенные, счастливые глаза. Она влюбилась в брата, когда ей было десять лет, и до сих пор сохранила свое благоговейное и покорное чувство. Уже зрелой женщиной, сама не имея средств к существованию, она все, что осталось от отцовского наследства и наследства погибшего под Битолой мужа, не колеблясь отдала ему, чтоб он мог закончить университет. Она, первая в городе красавица, перешивала старые наряды, ставшие тесными юбки и пальто — остатки их прежнего богатства…

Нет, не сестра, а он сам виноват во всем — вот она, гнусная истина! Подобных истин слишком много в стране и обществе, которое надругалось над ним, над пролитой кровью и памятью павших на полях сражений. Гнусные истины? Да, он сталкивался с ними повсюду: на фронте, в канцеляриях штабов, в гражданской жизни, и сыт ими по горло. Не может же он возненавидеть свою единственную сестру только за то, что она спит с мужчиной, за то, что она хочет выйти замуж и стать матерью, когда сам виновен в том, что она дошла до этого. Разве он не оставил ее стеречь дом и дожидаться, пока сам закончит университет? Тогда он собирался взять ее к себе, и, возможно, ей еще улыбнулось бы счастье. Там, в Софии, а не в этом городе, где люди говорят о ней бог знает что. Но почему она связалась с этим неудачником, почему готова положить на плаху свою красивую головку? Видимо, решила довериться мужчинам помоложе…

Роду Корфонозовых пришел конец. Дуса не может иметь детей, сам он вряд ли женится, дядя-генерал так и умер старым холостяком. Одно из самых уважаемых семейств разрушено и погублено войнами, а подлецы аферисты и ничтожества благоденствуют, особенно теперь, после переворота. Вот тебе и еще одна гнусная истина!..

Корфонозов снял башмаки и надел старые комнатные туфли, которые ждали его под письменным столом, взял из украшенной пестрыми арабесками коробки сигарету и поглядел на часы. Около двенадцати. Он удивился, что время пролетело так быстро, — казалось, в безмолвии кабинета, где лишь чуть слышно шипел горящий керосин и до боли давила провинциальная тишина, его мысли тащились еле-еле. Может, Кондарев и не придет этой ночью?

Прислушавшись, он уловил звон цикад в полях, далекий плеск реки, затихающие звуки темного города, погружающегося в темноту и сон с наступлением полицейского часа, шаги расхаживавших по улицам патрулей. Тишина и эти неясные звуки, казалось, бесстрастно повторяли тоскливую повесть о былой жизни этого дома. «Все пройдет, все пройдет, — шептала река. — И когда наступит конец, останется только тишина небытия…» Почему Дуса не одумается? Ее темперамент и красота, женская суетность мешают ей выйти замуж за какого — нибудь вдовца. Неужели не понятно, что если так пойдет, она окончательно скомпрометирует себя?