Неля Гульчук - Спаситель Птолемей

Сам Деметрий изображал царя богов всемогущего Зевса. Ламия избрала для себя роль богини любви Афродиты. На ней был легкий бледнорозовый хитон, стянутый золотым поясом, на котором висело серебряное зеркало. Диадема из мирт и роз украшала огненорыжую голову. Глаза гетеры сияли торжеством. Вся она своим чарующим мелодичным голосом действительно производила впечатление настоящей богини любви. Возле нее слева сидел её возлюбленный Адонис, справа сын Эрот, оба ближайшие друзья Деметрия по застольям. Ламия, согласно своей роли, проявляла большую нежность к Адонису.

Деметрий был в чрезвычайно веселом настроении и не опускал глаз с Ламии, веселость которой покорила всех гостей. Все от души смаялись остротам Ламии, даже угрюмый наварх Антисфен, изображающий бога злословия Мома.

– Я принес с собою самые последние сплетня и остроты, – говорил Мом, но его никто не слушал.

Все взоры были устремлены на Зевса-Деметрия и Афродиту-Ламию. Саму Сапфо невольно бросило бы в краску от чувственного пыла острот Ламии, раскрывающих сущность её отношения к любви. Ламия утверждала, что любовь есть желание женщины попасть в сети бога огня Гефеста. Адонис определил любовь, как желание быть воздухом, окружающим Ламию.

Остроты смолкли, как только тень, бросаемая гномоном, возвестила начало пира.

Всё самое лакомое, что можно было достать на кипрских рынках, было на столах. Зажаренный целиком дикий кабан, фаршированные зайцы, роскошные окорока, паштеты, обложенные со всех сторон дичью, копаисские угри, всевозможные рыбы и громадные жаренные журавли – это были главные блюда на пиру.

Пир проходил среди шумных веселых разговоров. Когда Деметрий увидел, что гости ничего уже больше не едят, он подал знак рабам, которые тотчас же принесли воду для омовения рук. Другие же рабы начали убирать кушанья.

В зал вошли юные флейтистки.

Деметрий взял из рук мальчика-виночерпия чашу, выплеснул из нее немного вина и промолвил:

– Доброму духу.

Затем, отпив немного вина, подал чашу возлежавшему справа от него военачальнику Андронику, изображавшему на пиру бога войны неистового Ареса. Андроник, отпив немного вина передал чашу Аристодему Милетскому. Чаша переходила от одного пирующего к другому. Тихая, торжественная музыка играла в продолжение всей церемонии до тех пор, пока последний из гостей не выпил последний глоток вина и не возвратил чашу.

Все оживились, запели хвалебный гимн новому царю Деметрию, а когда гимн был пропет внесли стол с кратером, великолепно украшенный изображениями вакхических танцовщиц. Начался симпосион, наслаждение вином в кругу друзей.

– Клянусь Зевсом, – вскричал Деметрий, – нам нужен симпосиарх. Я заранее покоряюсь всем его приказаниям, даже если он велит поцеловать того прелестного неиспорченного мальчика, который, словно шаловливый Эрот, стоит у кратера.

Дружный смех был ответом царю Деметрию.

– Принесите же астрагалы, – приказал Деметрий. – Пусть будет симпосиархом тот, кто бросит их удачнее всех.

– Нет, нет, – запротестовали гости. – Этак нам придется иметь симпосиархом чересчур скучного или ворчливого.

– Или занудного и хмурого…

– А вдруг им окажется молчун, от которого не услышишь ни единого слова…

– Я предлагаю избрать симпосиархом Илариона, – предложил Аристодем Милетский. – Он прекрасно исполнит эту обязанность, тем более ему так подходит образ Диониса, величайшего из весельчаков.

Предложение было принято единодушно и Иларион приступил к обязанностям распорядителя симпосиона.

– Итак, – сказал он с комично-важным выражением лица, – прежде всего я приказываю всем разбавить хорошенько вино. Оно очень крепкое, а потому одну часть его разбавьте двумя частями воды. Начнем с маленьких кубков, а закончим большими, Приготовьте большую чашу для тех, кому придется пить штрафную. И не забудьте о сочных остротах, которые украсят наш пир.

– Однако, Иларион, ты говоришь только о питье, – заметил Аристодем Милетский.

– О чем же еще должен на пиру говорить Дионис? – засмеялся Деметрий и предложил: – Подумайте лучше о том, чем нам заняться во время симпоиома: пением или разговорами?

– Только не разговорами, – запротестовала Ламия, чувствуя на себе восхищенные взгляды мужчин.

– И не игрой в кости, – вмешался Адонис. – Эта игра вечно вызывает опоры и уничтожает всякое веселье.

– О развлечениях мы сейчас подумаем, – промолвил симпосиарх. – Но сначала поднимем дружно кубки.

Раб подал Иллариону-Дионису кубок.

– Пью в честь Зевса, – сказал он, обращаясь к Деметрию, и осушил кубок.

Все последовали его примеру.

– Итак, друзья, чем мы займемся? – обратился к пирующим Иларион.

– Давайте задавать друг другу загадки, – предложил Антисфен.

– Да, задавать загадки, – захлопола в ладоши Ламия, – по-моему, это всего веселее.

Деметрий поддержал гетеру:

– Загадки подают повод к бесконечным шуткам.

Это предложение нашло поддержку у всех, возлежащих за пиршественными столами.

– Хорошо, – сказал Иларион, – тот, кто отгадает загадку, получит нарядную повязку и поцелуй от Афродиты. Каждый будет задавать загадку своему соседу справа.

Мужчины мгновенно оживились и дружно закричали.

– Нет!.. Пусть загадки задает сама богиня любви, несравненная Ламия.

– Благодарю за оказанную честь, – загадочно улыбнулась Ламия. – Вы правы. Я предпочитаю задавать загадки, отгадывают пусть другие. Тебе, Адонис, отгадывать первому.

Немного подумав, Ламия сказала:

– Знаешь ли ты двух сестер, из которых одна, умирая, рождает другую, чтобы затем снова родиться от рожденной.

Адонис о нежностью взглянул на Ламию-Афродиту и, не эадумываясь, ответил:

– Эту загадку разгадать не трудно. Это сестры – день и ночь, рождающиеся и умирающие поочередно.

Дионис украсил чело Адониса красивой повязкой. Ламия нежно поцеловала его.

– Счастливчик! – воскликнули пирующие.

– Я тоже хочу заслужить поцелуи прекрасной Афродиты, – раздалось со всех сторон.

Немного подумав, Ламия обратила свой взор на Эрота.

– Сын мой, назови мне существо, которому нет подобного ни на земле, ни в море, нигде среди смертных. Рост его природа подчинила странному закону: рождаясь, оно имеет громадные размеры, становится маленьким, достигнув середины своего бытия. Когда же близится к концу, то – о чудо! – опять становится великаном.

Гости обратили свои взгляды на Эрота. Эрот молчал, думал, наконец, нерешительно произнес:

– Вот странное существо! Вряд ли я угадаю…

– Можно мне? Я знаю ответ и хочу получить поцелуй Афродиты? – вскричал один из пирующих.

Эрот попросил дать ему время подумать.

– В детстве оно велико, во цвете лет становится маленьким, а под конец снова очень большим. Ах, да! – воскликнул он внезапно. – Ведь это тень! Стоит только взглянуть на гномон: утром она велика, затем уменьшается к полудню, а к вечеру вновь вытягиваеся.