Сергей Тепляков - Бородино

– Смотри, как стоят! – прокричал Багратион Маевскому, указывая на стоящие под огнём войска. – Как на смотру. Вот русский солдат – не трус. А впрочем, здесь места трусу и не было бы.

– Я вот что думаю, ваше сиятельство, не нас ли выбрал Наполеон для главного удара? – прокричал в ответ Маевский. – Или думаете, что всё же к Раевскому пойдет?

– А ты поезжай-ка к нему, посмотри, что у него делается! – ответил Багратион, наклоняясь уже почти к самому уху своего дежурного генерала. – И если у него полегче, то моим именем попроси его прислать нам сикурс.

Маевский пустил лошадь вскачь. «Руки мёрзнут, а голова в огне»… – подумал он. Руки и впрямь мёрзли от холодного ветра, а голова горела от возбуждения, в который намешались и страх, и восторг, и какое-то опьянение. «А избушки-то моей уже наверно нет», – подумал Маевский. Перед глазами у него мелькали картины, при виде которых нормальный человек должен бы сойти с ума: солдат с вытекающими на землю внутренностями корчился на земле, несколько человек без голов лежали в один ряд, поражённые, видимо, одним ядром, вороная лошадь отличных мастей билась, не в силах встать – одна нога была напрочь отбита ядром – но Маевский думал о своей избушке, сам того не понимая, что и в этот момент он пытается спрятаться в неё.

Раевского он нашёл в рядах 7-го корпуса. Маевскому показалось, что он въехал в ад. В ушах гудело – невозможно было различить орудийный выстрел от ружейного. Раненые разевали рты и кричали, но их за грохотом пальбы не слышал никто. Люди пытались объясняться жестами. Раевский что-то прокричал ему раз, другой, но Маевский так и не понял слов, и тогда генерал просто махнул ему рукой, показывая направление на курган и трогая с места свою лошадь. «Да уж понятно всё…» – подумал было Маевский, который видел, что центр русской позиции обстреливается французами едва ли не сильнее, чем левый фланг, но отказываться было постыдно, и он поехал.

По пути проехали мимо батареи, которая стреляла по французам, в тот самый момент, когда французское ядро попало в зарядный ящик. Маевский увидел, как полыхнул огонь, разлетелись в стороны люди, щепой и мясом забросало всё вокруг на десяток шагов – но он не слышал при этом ни взрыва, ни криков – всё вокруг было один гигантский взрыв и один гигантский крик.

Они наконец взъехали на площадку редута. Раевский остановился в левом его углу и сделал широкий жест рукой. Губы его при этом шевелились.

– Что???? – прокричал Маевский.

Генерал снова что-то сказал.

– Что??? – опять повторил Маевский, безотчётно стараясь перекричать всю французскую и русскую артиллерию.

Раевский подъехал к нему вплотную, прижался к самому уху и прокричал в него:

– Скажи князю – вот что у нас здесь делается!

Маевский отстранился и закивал – чего уж, понятно. Его поразило, что в этот момент по лицу Раевского блуждала улыбка – довольная, торжествующая.

Сто французских пушек осыпали батарею чугуном. На площадке редута не было живого места – каждый клочок почвы или дымился, или горел. Казалось, что здесь невозможно оставаться живым, а между тем живые были. Артиллеристы сновали между орудий и даже при этом улыбались – не так, как Раевский, но как люди, вполне довольные жизнью. Маевский, который по дороге всё же замёрз, вдруг понял, что на батарее по-настоящему жарко – большие и малые огни, раскалённые орудийные стволы нагрели это маленькое пространство до состояния зноя.

Несколько орудий были подбиты, и у одного из них как раз в этот момент меняли лафет: для этого орудие подняли так, что ствол уткнулся жерлом в землю, вытащили из-под него разбитый лафет и подставили новый. Операция эта заняла не более пяти минут, но за это время двое её участников были ранены.

Какой-то офицер, длинный, с рябым лицом, (это был Шульман, чудом до сих пор остававшийся в живых) подошёл к Раевскому и что-то закричал. До Маевского долетали остатки слов: «Заряды… Потеря велика…». Раевский закивал в знак того, что понял сказанное и вопросительно глянул на Маевского, будто спрашивая: «Ну что, насмотрелся?». Маевский усмехнулся в ответ и кивнул, что должно было означать: «Насмотрелся». Раевский сделал жест: «Поехали назад».

– Кланяйся от меня князю, но сам видишь – помочь уже ничем не могу. Я и сам жду атаки с минуты на минуту… – проговорил Раевский, когда они выехали к месту, где по сравнению с батареей была почти тишина. – Князь и так утром взял у меня всю мою вторую линию, пусть теперь уж у Кутузова просит.

Маевский кивнул, откланялся и поскакал назад, на флеши.

Было семь часов утра. Холодное солнце вставало над горизонтом, за спинами русских. 57-й линейный полк, оттеснённый русскими после первой атаки флешей в лес, под бой барабанов снова шёл вперед. Командир полка Жан Луи Шаррьер накануне, после Шевардина, получил чин бригадного генерала. Радость эта была весело отмечена всем полком у костров накануне. Лейтенант Гарден после этого торжества чувствовал себя в полку своим человеком.

Первая атака на флеши показалась ему не страшнее шевардинской. Правда, Гарден сейчас держался спокойнее, и, ему казалось, что он помнил всё – вот они идут вперёд, вот русские бросаются на них из-за невысоких валов своих укреплений. Гарден помнил и того высокого русского гренадера, который бросился к нему со штыком наперевес – хорошо, кто-то из солдат ударил его штыком в бок, а то не отбиться бы Гардену от него своей шпажкой. Гардену даже не было страшно – некогда было пугаться.

Слева от колонн 57-го выехала артиллерия, и, встав в трёх сотнях метров от русских укреплений, открыла по ним ураганный огонь. Солдаты 57-го линейного радостно закричали на это: «Да здравствует император!».

– На редут! На редут! Марш на редут! – закричал ехавший верхом Шаррьер (русское укрепление издалека казалось ему редутом). Колонна шла скорым шагом. Из укрепления полыхнуло огнем, но потом настала тишина и видно было, как русская артиллерия спешно свозит свои пушки. Вся солдатская масса разом закричала что-то страшное и бросилась вперёд. Словно волна перехлестнула через вал. Гардена перенесло через него и бросило внутрь. Несколько русских солдат отчаянно защищались штыками. Французы бросились на них и Гарден вдруг впервые в жизни увидел, как убивают штыком: француз всадил широкий штык русскому в живот, а потом придавил приклад вниз, выворачивая несчастному внутренности. Русский отчаянно кричал.

Картина эта почти не поразила Гардена – за последние сутки он сделался равнодушен к таким зрелищам.

Солдаты 57-го сгоряча кинулись за отступающей русской пехотой, но никто их не поддержал и они вернулись в только что взятое укрепление. Русские отошли к оврагу. Оказалось, что два других укрепления всё еще остаются за русскими.