Иен Келли - Казанова

Великодушный Брагадин присматривал за мной: Он любил мое сердце и мой разум. В молодости он тоже был большим повесой, рабом каждой страсти… Он полагал, что видит во мне себя, и жалел меня. Он говорил, что если я и дальше буду так жадно жить, то скоро сгорю, но, несмотря на предупреждения, никогда не терял веру в меня. Он всегда считал, что дикость моя пойдет на убыль, но не дожил до того времени, когда смог бы увидеть это.

Казанова присоединился к тем людям высшего венецианского общества, о которых позже Стендаль скажет, что они жили лучше, изысканнее и более счастливо, чем, возможно; какой-либо другой в истории человечества. И Джакомо обладал уникальным талантом жить счастливо в это лучшее из времен. Так начинается период жизни Казановы как праздного венецианца из высшего общества — именно такой его имидж потом станет известным в мире, но попал наш герой в круг элиты и продержался там всего лишь несколько лет, едва разменяв свой третий десяток. Нельзя недооценивать роль случайности, совершенно изменившей жизнь Казановы. Она вытащила его, как deus ex machina в греческом театре, из канавы к звездным высотам венецианского общества. Эта трансформация в стиле Золушки сразу обеспечила ему новую жизнь, но при этом таила в себе риск. Из архивов инквизиции становится очевидным, что именно нарушение социальных границ, а вовсе не постельные приключения или фокусы с картами Таро привели стражей Светлейшей республики к мысли об опасном радикализме Джакомо Казановы. Но все это было у него в будущем.

В настоящем же он приступил к обучению тому, как надо быть богатым. Брагадин, Дандоло и Барбаро выделили ему довольно щедрые пособия по десять цехинов в месяц, которые выплачивались почти всю его жизнь. Он немного занимался необременительной юридической работой для Лезе Мандзони; у него снова был дом, новые сыновние отношения с отцом (точнее, с отцами). Что еще более важно, с точки зрения его положения в Венеции, он имел свою собственную гондолу и слугу и отныне одевался и вел себя как ровня своим молодым друзьям из благородных семейств. Близкими друзьями Казановы стали польский граф Завойски, молодой своенравный Дзордзи Бальби, известный остроумием Анджело Кверини, отпрыск могучего венецианского рода и молодой повеса Лунардо Венье, палаццо которого смотрит окнами на «Сан-Самуэле» с другой стороны Большого канала.

Отношения с Брагадином и его друзьями, начавшиеся в театральной традиции квази-проституции или, как представляет Казанова, циничного обмана им трех человек, одержимых спиритизмом, вскоре превратились в нечто весьма трогательное. Брагадин и, поначалу в меньшей степени, Дандоло и Барбара очевидным образом заботились о молодом Джакомо. А тот, в свою очередь, отвечал им любовью и уважением. Он обращался к ним за советом так же, как обращался и за деньгами. В молодости Брагадин многое пережил и много любил и потому знал больше о венецианском высшем обществе, чем мог предположить протеже с задворок «Сан-Самуэле». Когда Казанова запутался в истории с юной аристократкой, сбежавшей от жениха, или пытался помочь деревенской девушке с приданым, они советовали и выручали его. Правда, в обоих случаях Казанова действовал небескорыстно: женщины платили ему сексуальным удовольствием за его доброту. «[Брагадин] всегда давал мне превосходные наставления, — писал Казанова, — которые я слушал с удовольствием и восхищением и никогда не игнорировал. Это все, что он хотел от меня. Он давал мне хорошие советы и деньги». Кроме того, как прекрасно знал Казанова, сенатор дарил ему любовь.

Проживая в палаццо Брагадина, где с балкона второго этажа смотрят три каменные головы апостолов, Казанова вскоре стал известной фигурой в окрестностях Санта Марина — района изысканных дворцов, где, по иронии судьбы, находится еще один театр, «Театро Гримани ди Сан-Джованни Грисостомо» (сейчас известен как «Малибран»). Когда молодой франт выходил из своей гондолы, он мог бросить взгляд через канал на жизнь, которую оставил, напротив пристани палаццо находились двери в театр.

В компании трех вельмож он провел лето 1746 года в Падуе, теперь уже бесконечно далекой от оставшегося в прошлом мира школяров доктора Гоцци. Нынче Джакомо тратил время и деньги в доме местной куртизанки Анчиллы, где также играл в азартные игры. В результате он получил вызов на свою первую дуэль, с «молодым мужчиной с такими же куриными мозгами, как и у меня, и с такими же вкусами» — от графа Медина, который был главным любовником Анчиллы и карточным шулером в ее игорном бизнесе. Дуэль при луне на шпагах (Казанова усвоил привычку знати и военных носить шпагу, но нигде не упоминается, чтобы он учился ею владеть), в ходе которой Джакомо ранил графа, побудила Брагадина предложить Казанове немедленно вернуться в Венецию. Так он и поступил, проведя оставшуюся часть 1746 года за «своими обычными занятиями: азартными играми и любовными делами».

Неудивительно, что венецианские власти озаботились поведением молодого Джакомо Казановы. Венеция была — и остается — городом, где невозможно сохранить анонимность и где преступления и проступки сразу же становятся предметом сплетен, комментариев, порицания или досужего обсуждения. Кроме того, в восемнадцатом веке в городе действовала разветвленная сеть платных информаторов, работавших на Совет десяти и его малый комитет, Совет трех. За этими структурами стояла устрашающая инквизиция. Венецианскую инквизицию не следует путать с инквизицией, действовавшей от лица Церкви; Совет трех, куда попадало большинство материалов инквизиции, был органом государственной цензуры.

Джованни Баттиста Мануцци работал информатором в основном в районе вокруг кампо Сан-Стефано и Сант-Анджело, но иногда писал и о делах в удаленных от Риальто местах вроде Сан-Луки или даже Санта-Марины. Он был пьяницей, если судить по винным пятнам на его донесениях, до сих пор хранящихся в базилике Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари в Венеции, а также если смотреть на ухудшение его почерка по мере того, как он писал. Кроме того, он был ханжой. Он пристально следил за Казановой, который неизбежно попал в какой-то момент в поле зрения инквизиции, пусть даже и началось это из-за каких-то шалостей. В архивах есть доклады о жизни Джакомо, как и о многих других гражданах города, — он попадал в группу тех людей, кого слишком часто видели с иностранцами.

Но дело было не только в общении с иностранцами и незначительных проступках. Венецианская инквизиция являлась скорее органом государственного, нежели религиозного, контроля, и хотя это различие было в восемнадцатом веке не существенным, в первую очередь внимание к Казанове привлек его внезапный взлет по социальной лестнице в общество знати.