Наоми Френкель - Дом Леви

Договор с Берлинским муниципалитетом для него готовил его адвокат, доктор Функе. Не поверишь этому, если кому-нибудь рассказать! Господин Функе исполняет любое требуемое желание деда. Первый раз они встретились втроем в том же ресторане, где Гейнц раньше встречался с адвокатом. С тревожным сердцем пошел Гейнц на эту встречу. Жалел деда, представляя разочарование, человека, верящего в то, что он всего может достичь. Но дед…ха-ха, дед шел между столиками, как король Индии, в руке трость с серебряной ручкой, как скипетр, и он им постукивает по полу. Официанты щелкают перед ним каблуками и кланяются, а он угощает их превосходными сигарами. Гейнц уже хотел приступить к делу, но дед… у него есть время. Дед обсуждает с господином Функе мировые проблемы, и не проходит и часа, как он извлекает из кармана большую фотографию – дед в мундире гусара, великолепной парадной форме времен кайзера Вильгельма Первого: широкая вязаная шляпа с белым пером, шинель в регалиях, одетая на один рукав. Второй рукав пуст, косо притянут к плечу и широким вязаным поясом прикреплен к груди. Такой же широкий пояс с блестящей пряжкой, штаны с красными лампасами, вправленные в блестящие сапоги. Господин Функе вынужден констатировать, что дед был отменным гусаром.

– Да, господин адвокат, были времена… В дни кайзера и в дни Бисмарка…Были и не вернутся. «Кровь и железо», господин Функе. Таков был пароль. В те дни, друг мой, и то и другое было в избытке. Но первым по важному своему значению было железо. Так было, друг мой, и так будет всегда. Я понял этот сразу же, друг мой адвокат. Я, друг мой, был первым из производителей железа в Берлине. Да, умный видит то, что нарождается, не так ли, друг мой?

Господин Функе был совершенно сбит с толку потоком слов деда, и когда, в конце концов, дело дошло до сути, в нем пульсировал дух поэзии, и о фабрике он вещал в рифму, и каждую вторую строку завершал вздохом и каким-нибудь мудрым выражением.

– Да, друг мой, наследие твоих отцов должно к тебе вернуться, чтобы вновь ожить в твоих руках.

И так от вздоха к вздоху, от одного мудрого выражения к другому добрался дед до величия Германии и великих ее людей – от Фридриха Великого до…деда! И не было никакого сомнения в том, что дед и его фабрика невероятно важны для величия Германии. Ибо дед – большой патриот, и господин Функе должен это признать, хочет он этого или нет.

И когда дед, в конце концов, предложил ему от всего сердца – продолжать быть адвокатом его, деда, уважаемой и верной заветам отцов фабрики, доктор Функе согласился без всяких условий, даже не упомянув о требовании быть христианским компаньоном. И имя «Леви» прозвучало из его уст гладко и четко, без всякой запинки. Громкий смех деда взлетел до портрета Ницше на стене, и маленькие глазки господина Функе не отрывались от гордого, с прямой спиной, господина, открыто и полностью плененные им. Молчаливый и потрясенный, слушал Гейнц этот диалог. «Меня это пугало до глубины души. Нет во мне сил деда и отца оказывать почет и уважение людям. Страх перед будущим для меня, как спасение от собственной слабости».

Уже выйдя из ресторана и стоя около конного памятника прусскому королю, похлопал дед Гейнца по плечу и подмигнул:

– Ну что, дорогой внук! Тяжелые дни, а? Надо вызывать семью в Берлин, чтобы спасла и оказала помощь? Ай, уважаемый мой внук! Ты со своими трудными днями!..

Гейнц пытался радоваться радостью деда. Но у него не получалось. День был чудесным. Последний приятный день в уходящем году. Небеса, которые еще вчера нависали над городом мрачными тяжелыми тучами, прояснились. Воробьи опять свободно скакали на голове прусского короля и чистили перышки, греясь на солнце. Дед в отличном настроении коснулся тростью мрамора памятника.

«До каких пор он еще сможет потрясать мир своим громким смехом?» – думал Гейнц, пытаясь смеяться про себя.

Назавтра потемнело небо, вернулась зима. Дед поет в ванной, вода из крана течет, как и слова из уст деда:

Дед повязывает галстук, обрызгивает духами носовой платок.

– Дед. Ну, давай уже! – стучат в дверь кудрявые девицы. – Поторопись, дед, уже четыре часа.

Начинает дед новую песенку.

– Дед, уже поздно. Четыре часа.

– Четыре часа, ну пошли! – требует Иоанна у Гейнца, находящегося в ванной на втором этаже. Гейнц обещал Иоанне повезти ее сегодня на встречу с Саулом. Поездка несколько задержалась, потому что в этот день пришел к ней новый учитель иврита. Старичок с бородкой и костлявыми пальцами. После каждой ее ошибки и его исправления, он почесывал бородку и постукивал пальцами по столу. Зовут нового учителя – господин Хаймович. Зарабатывает он, подготавливая мальчиков к празднованию совершеннолетия – бар-мицве. Постоянный насморк не дает ему покоя, и потому дело Иоанны – приносить ему чай стакан за стаканом. От стакана к стакану он учит ее алфавиту. Теперь на будущее нет у Иоанны никакого другого дела в мире, кроме этой книги с большими черными буквами, которую принес господин Хаймович. И все время в школе, с книгой под партой, а дома – на столе – алеф, бейт, гимел, далет… – Буквы Божьего языка. И теперь Иоанна знает алфавит наизусть, и даже учит отца, который тоже решил вспомнить свои знания священного языка, и часто вызывает к себе свою младшую дочь на помощь. Склоняют они головы над молитвенником бабушки, и Иоанна усиленно старается, ибо господин Леви делает много ошибок, и девочка постукивает пальцами по столу точь-в-точь, как учитель, бородка которого при этом трясется, и отец послушно исправляет свои ошибки. И ничего нет удивительного в том, что Иоанна забыла о Движении и о Сауле. И должен был прийти Филипп, чтобы выразить ей обиду забытого ею друга. Забыла Иоанна прийти к скамье под липами, как было между ними договорено, и он долго и зря там просидел, ожидая ее. Теперь дядя Филипп сообщил ей о назначенном новом дне встречи.

Гейнц все еще у зеркала, спорит с Эдит. В последнее время вспыхнула между ними вражда. Обычно он старался ее умиротворять. В последнее время она нервничает и склонна затевать ссору и сердить брата. Вся семья, включая Фриду, старается вести себя с ней осторожно и мягко, как с больной, но сегодня Гейнц не смог сдержаться, и зря тянет его Иоанна за рукав пальто:

– Ну, идем уже! Идем!

– Я не смогу выполнить твою просьбу, Эдит! Ни за что.

Эдит одета в белый шелковый халат, воротник и рукава которого оторочены мехом. Только сейчас она помыла голову, и копна ее золотых еще влажных волос опадает на маленькое ее лицо, кожа которого кажется более прозрачной, чем всегда. С большой тревогой смотрел на дочь господин Леви, пытаясь с ней побеседовать. Был готов помочь ей во всем, если бы только знал, что ее мучает. Но она молчала. Просил ее привести Эмиля Рифке в дом, но она отказалась. После того неудачного визита, Эмиль больше не посещал дома Леви. День за днем Фрида приходила к господину Леви, скрещивала руки на переднике и предупреждала: