Наоми Френкель - Дом Леви

– Катастрофа! Катастрофа! – всхлипывает горбун.

– Ах, падаль! Когда вы, наконец, поймете, в чем дело? – Отто стоит у стойки, Оскар сидит на столе, напротив. Могильщик сложил руки, как в молитве. Горбун Куно дрожит, как портрет президента на стене. Два парня, стоящие по сторонам Пауле, не сводят с него глаз. Он и не пытается сдвинуться с места. Две противоборствующие группы сошлись в трактире. Две партии. И снова напряженное молчание, повисло в воздухе. Только глаза сверкают, перебегая от лагеря к лагерю. Еще миг, и вспыхнет огонь.

– Сволочи! – обращается к ним Отто. – Сволочи, не понимаете, откуда это напряжение? Думаете, из-за Кнорке и его компании? Да, ни в коем случае! Но кто согласится с тем, чтобы в его дом впустили скрытого вора? Кто согласится, пропади он пропадом? Господа эти только и ждут часа, чтобы вновь забить в боевые барабаны, а вы будет пушечным мясом. Да, да, пропадите вы пропадом. Но не только из-за этой банды такое напряжение, борьба уже началась. – Отто переводит дыхание и продолжает. – Понимаете ли вы, глупые головы, что означает декрет о чрезвычайном положении? Денежные мешки, жирные магнаты хотят веревками вытащить Германию из болота. Зачем они нужны, я спрашиваю вас, эти веревки? Чтобы повязать наши руки. Господа, кто голосует за них? Кнорке и его секта, говорю я вам, они, и никто другой, пропади они пропадом! Но здесь, у нас, в сердце пролетарского Берлина, они не пройдут со своими грязными делами! Здесь – нет! Я говорю вам – нет!

– Ты это поддерживаешь? Но мы не дадим здесь ставить подножку прусскому офицерству!

– Берлин – красный!

– Отто, мы с тобой!

– Рот-фронт! – бушует трактир.

На столе стоит Оскар и дирижирует капеллой:

– Рот-фронт! Рот-фронт! Рот-фронт!

– Что за радость? – изумляется долговязый Эгон. – Кто-то может мне объяснить?

– Не задавай столько вопросов, дядя. Вставай и скандируй со всеми: Рот-фронт!

– Ну, Бруно, получил достойный ответ? Понял, что за неполитическая эта твоя организация? Бруно, вытащи, наконец, эту соску изо рта, и скажи во весь голос: да или нет.

– Да, – униженно и почти коленопреклоненно говорит Бруно.

– Слава Богу! Ну, и тяжелая у тебя голова, словно в младенчестве мамаша не пудрой пудрила тебя, а мазала дегтем.

Отто ищет своих сопровождающих. Они окружены большой группой рабочих и пьют с ними за единство и дружбу. Трактир все еще шумит. Отто направляется к выходу, с трудом волоча ноги.

– Отто! Отто! – Саул бежит за ним. Все время сидел в уголке, забыв обо всем, что вокруг, видя одного Отто и восхищаясь им.

– А, мальчик! Где ты был столько времени, Саул?

– У одного деда, в большой усадьбе в Восточной Пруссии.

– В Восточной Пруссии! У юнкеров?

– Юнкеры? Что это такое?

– Юнкер? Ну, это очень старый червяк-древоточец.

– Что это?

– Древоточец? Ну, понимаешь, сидят очень старые черви внутри дерева и точат здоровый ствол. И он – бревно такое – выдерживает это сотни лет, не ощущает и не знает, что ему делают, потому что, понимаешь, бревно есть бревно. Теперь понимаешь?

– Да, понимаю, но тот дед не был похож на червя-древоточца, он лишь откармливал гусей.

– Ах, мальчик, мальчик. Ты все еще ничего не понимаешь. Они ведь дело свое делают не на виду. Днем они умащают дерево своей жирной слюной, а ночью – точат.

– Почему они это делают, Отто?

– Почему? Понимаешь, малыш, древоточцы эти протачивают дерево насквозь. С этого момента, несчастное это бревно уже и не дерево, а пустышка. На взгляд снаружи кора его даже выглядит свежей, а внутри – пустота. Затем в эту пустоту они пускают яд и поражают все дерево гнилью. Ой, малыш, и так сгнивает дерево от корня до кроны.

– И сейчас они выпускают яд, Отто?

– Еще как, малыш. Беспрерывно!

– Но дед на усадьбе не точил дерево. Быть может, барон? Там был один барон, у которого усы тянулись по лицу вниз, как червяки.

Они медленно идут по влажному от дождя переулку. Мутно светят газовые фонари. Из окон домов тянутся косые узкие полоски света, словно серебряные нити. Из водосточных труб падают тяжелые капли. Пауле выходит из трактира с Эльзой и пьяным в стельку горбуном, Ноги его не держат. Останавливается у фонаря и отдает честь. Дети плачут, женщины громко ругаются. Пьяные то ли кривляются, то ли смеются. В одном из домов печально поет девушка. Саул и Отто останавливаются у закрытого на замок киоска.

– Собаку мою отравили, – голос Отто тяжел.

– Мину? – вскрикивает Саул. – Кто это сделал?

– Если бы я знал, малыш. Месть какого-нибудь мерзавца. Шаталась моя Мина по разным местам. Бегала по улицам, совала нос в любую дыру. Но верной была, всегда возвращалась домой, ко мне, всегда. Сегодня в полдень я нашел ее мертвой, отравленной. И записку к ней прикрепили: «Когда покраснеет нож от крови коммунистов и евреев, возродится Германия». Какие подлецы, малыш, какие сволочи! Даже полячка моя в трауре. Даже она.

Из подвала Эльзы выходит Пауле. Проходит мимо них, плюет и исчезает в глубинах города. Две проститутки прогуливаются по переулку туда и назад. Руки Отто бессильно опущены вдоль тела. Рядом со скамьей бегут автомобили, ревут клаксоны, скрежещут рельсы под несущимися трамваями.

– Всем этим людям, малыш, даны любящее сердце и разум для понимания, но они этого не знают. Все их мысли поглотил этот огромный город. Они просто падаль. Ах, малыш, взяли и отравили собаку! Зачем, почему? В чем она согрешила. Ее дружба и верность кололи им глаза. Сделали ее жертвой политики. Ах, причем тут политика? Простая подлость, и больше ничего. Бегала она по комнате и душа ее была связана с моей душой, и я изливал ей сердце, и тепло мне рядом с ней. И вот, малыш, убили ее!

Отто протягивает вперед руки обвиняющим жестом, и Саул хочет пожалеть своего друга, и не знает как. Печаль снедает и его сердце. Он охватывает широкими ладонями Отто свою горячую голову, и ладони эти соскальзывает на его щеки мягко, с любовью.

– Отто, ты в трактире был неподражаем. Вы там победили. Там было много хороших людей.

– Да, сегодня мы победили, но как, малыш? Видел ли ты свечу на окне, борющуюся с ветром? Вот, она погасла, но вот снова воспламенилась. Воспламенилась она этим вечером в трактире, но ветер сильнее ее. Да, Саул, честные сердце еще сопротивляются. Пытаются спасти то, что можно еще спасти. Они теряют на этом заработок, рискуют жизнью, банды головорезов режут им горло, но они борются. И все же, малыш, тонкий слой чистых вод не в силах одолеть скверну, текущую рекой.

– Отто! Отто! – Саул исчезает, прячась за киоском.

Проходит госпожа Гольдшмит с уймой пакетов, торопится, тяжело дышит.

– Прошла? – Голова Саула высовывается из-за киоска.

– Чего ты спрятался от матери, как будто это какой-то дракон?