Наоми Френкель - Дом Леви

– Отто, я болен. У меня воспаление горла. Я сбежал с постели, Отто, чтобы тебя увидеть. Что мне сейчас делать? Ой, Отто, она меня жестоко отлупит. – Еще миг, и Саул ударится в плач.

– Бедный, – Отто гладит Саула по голове. – Сбежал из постели, чтобы меня увидеть? Ах, кто судил и кто молил? Ничего, малыш, я провожу тебя домой и не дам твоей маме тебя тронуть.

– Нет, нет, Отто, лучше мне пойти самому, – не хочет Саул оскорбить друга и рассказать ему, что мать запретила ему встречаться с Отто.

Дождь усиливается. Хлещет.

– Беги, малыш, ты болен. Еще простудишься совсем в эту погоду. – Остерегает Саула Отто, и отечески похлопывает его по щеке.

Дверь мясной лавки заперта. Саул пересекает двор и останавливается у двери в кухню. Рука не поднимается – нажать на щеколду. Из кухни слышны взволнованные голоса. «Голос дяди Филиппа!» – и рука поднимается без труда. «Дядя Филипп пришел! Ничего плохого мне не сделают». Двери открываются, и Саул падает прямо в объятия доктора Ласкера.

– Вот он! – перекатывается с непривычной для нее проворностью госпожа Гольдшмит с одного края кухни в другой. – Вот он.

Голос ее не предвещает ничего хорошего.

– Оставь ребенка в покое, Розалия, – Филипп обнимает Саула, – ты что, не видишь, какое у него тяжелое испуганное дыхание?

Доктор Ласкер сажает Саула на стул и наклоняется к нему: – Где ты был, мальчик?

– Дядя Филипп, дядя Филипп, – Саул ударяется в плач, – убили собаку Отто, убили Мину, это сделали юнкеры. Отравили ее с головы до ног. И она умерла, дядя Филипп! Умерла!

Доктор Ласкер обеспокоено кладет ладонь на лоб Саула.

– Ребенок весь горит, у него высокая температура. Успокойся, Саул. Не плачь. Идем, уложу тебя в постель. – Филипп накрывает его одеялом, опять мягко прикасается к его лбу.

– Дядя Филипп, ты снова едешь в дом Леви?

– Да, Саул, завтра.

– Когда я выздоровею, возьмешь меня к Иоанне, я должен ей рассказать о многих важных вещах, я с ней помирился, дядя Филипп.

– Когда ты выздоровеешь, возьму тебя туда. А теперь, Саул, спи.

– Дядя Филипп, только еще одно – Иоанна обещала мне, что будет учить иврит. И больше не прикоснется к свинине. И…

– Теперь спи. Завтра поговорим.

– Посиди еще немного, дядя Филипп, совсем немножко.

– Я тороплюсь, Саул, час поздний, я очень устал. У меня был очень тяжелый день.

Берлин дышит покоем после бурного дня. Даже гроза миновала. Водосточные трубы все еще исходят тяжелыми каплями. В течение дня облысели деревья, стоят поникшими, словно испытывая стыд. Облачные волны, накатывавшиеся весь день, вернулись к лености и несут свою мглистую муть поверх города. Дождевые воды создают единственный шум на улицах, скатываясь в канализационные колодцы. Только время от времени этот шум сопровождают шаги полицейских в стальных касках, прикрепленных к их подбородкам ремешками, и несущих в руках резиновые нагайки. И по всем углам объявления: «Закон о чрезвычайном положении!»

Дремлет город. Спокойно дышит, и не знает, что в этот осенний день опустил Михель-дурачок вторую ногу на землю. Михель, который годами плясал до упаду на одной ноге, устал, и вторая нога его гневно опустилась на тротуар. Усталый Михель не очень-то выбирает, и готов шагать по любому пути, который ему предложат и проложат, даже если он весь выложен человеческими бедами и страданиями.

Город отдыхает. Тяжкими темными копнами лежат туманы на крышах домов.

Стаи ворон прилетели. Суетятся на ветвях плакучих ив, пролетают над озером. Удивляют виражами, подобно черным акробатам, снижаются в полете до самой поверхности вод и затем резко взлетают ввысь к осеннему солнцу, встречая хриплым карканьем зарю наступающего дня.

Туманы рассеялись. Голубоватые небеса распростерлись над просыпающимся городом. Только уличные мостовые еще поблескивают от вчерашних ливней. Иногда порывы ветра между домами резким свистом разрывают дремоту площади.

– Эти деревья, – говорит Бумба Иоанне, – ничтожны, как Руди с усадьбы деда.

– Почему?

– Потому что совсем облысели, – Бумба удивляется, что такое ясное и видимое глазу, требует объяснения.

– Ш-ш. Бумба.

Не время для болтовни. Словно заколдованная прикована она взглядом к старой графине, которая вышла из своего дома на площадь. Идет медленно-медленно, выпрямив спину, одетая во все черное, как тень на фоне бледного утра, с трудом тянет ноги в сторону озера – кормить ворон, Делает она это каждое утро. Отсюда и кличка: «Воронья принцесса». Одиноко живет графиня в своем огромном всегда замкнутом доме. В юности овдовела, в мировой войне потеряла сына. С тех пор каждое утро выходит на короткую прогулку, затем возвращается и запирается на весь день. Достает черная графиня из сумки платок, вытирает влажную скамейку, грузно садится, опираясь спиной о спинку скамьи, достает из свертка большие ломти хлеба. И широким жестом посылает хлеб по поверхности вод, разбрасывает их по желтой опавшей листве. Прилетают вороны, прыгают по земле, разгребают ее лапками, выбирают клювами крохи хлеба, длинных дождевых червей. Близость и нерушимая дружба существует между воронами и существом в темных одеждах на скамье. Беспомощно бледная улыбка растекается по белизне лица графини, приподнятого к солнцу и как бы просящего милосердия у слабых солнечных лучей. Бумба и Иоанна прячутся в тени одной из ив, ветви которой образуют подобие шалаша, и наблюдают за действиями графини.

– Бумба, – шепчет Иоанна, – гляди, она кормит ворон, как мать кормит своих детей. Даже у ворон есть мать, такая же черная, как и они. Одежды ее сотканы из вороньих перьев, и они влекут ее волшебным способом к черным птицам. Гляди, Бумба, гляди!

– Кто придумал эту сказку? – Впрямую спрашивает Бумба.

– Я.

– Я так и думал. – Бумба выходит из сплетения ветвей ивы. «Эта Иоанна, как только видит «воронью принцессу», становится ужасно скучной, не отрывает глаз от графини, вот, глаза Иоанны буквально вылезают из орбит».

У Бумбы нет никакого уважения к «вороньей принцессе». Он склоняется к мнению Фриды, что графиня слегка не в себе.

Дети идут в школу и не очень торопятся. Иоанна продолжает сидеть в сонной дремоте в тени ивы. Кажется ей, маленькой Иоанне, что вороны намеренно выписывают восьмерки, чтобы вызвать улыбку на лице несчастной. Ивы опускают ветви, пребывая в трауре вместе с графиней, а ветер возникает и исчезает, чтобы помочь птицам лететь на помощь вороньей принцессе и облегчить боль в ее сердце. Маленькая Иоанна мечтает о своем большом поступке, который совершит в будущем во имя графини: и тогда та станет ей доброй и преданной матерью, как она предана и добра к воронам. У Бумбы же иные предпочтения. Ветер приносит сорванный со столба объявлений большой лист бумаги с установлениями о «чрезвычайном положении», напечатанными большими буквами. Сложил Бумба из этого листа парусный кораблик, посадил на него двух дождевых червей: капитана и его помощника! – и спустил корабль на воду.