Наоми Френкель - Смерть отца

В гостиной она задерживаются. Два письма пришли в дом. В белом конверте – приглашение на большое собрание Фонда существования Израиля, и открытка от Шпаца из Нюрнберга – пожелание выздоровления и торжественное сообщение, что с приездом в Берлин он посетит дом Леви.

Отец улыбается. Он еще слаб после утреннего мытья. Все лекарства со стола убраны. В комнате аромат духов. Он причесан и побрит, в грудном кармане пижамы шелковый чистый платок. Букет цветов около настольного портрета покойной жены.

Настроение у господина Леви хорошее. Все годы он старался сбежать от болезни, и сейчас она его догнала. И потому, что он чувствовал себя побежденным, замкнул перед старым врагом своим тело и душу. Все его боли в течение долгих лет, все накопившиеся переживания, все это, как трофеи, поглотила эта слабость.

Дед ослабил громкость своего голоса, Эдит вернулась домой, и больше не уходила. Она нашла успокоение рядом с ним, и свет любви вернулся на ее красивое нежное лицо, разговоры с первенцем-сыном обрели давно пропавший дружественный тон, и дед сидит рядом и рассказывает всяческие байки.

– Прачку Шрофкан ты помнишь, Артур? Она приходила к нам на усадьбу стирать. Мы называли ее «несчастная Шрофкан». Пятеро мужей у нее, и всех она похоронила с почетом. Каждый муж приносил ей комплект постельного белья, и время от времени постель ее становилась мягкой и более драпированной. Маленький Гейнц любил с ней проводить время. У нее были черные косые глаза. Маленькому Гейнцу она рассказывала длинные истории о пяти своих мужьях. Ты помнишь это, Гейнц? – Обращается дед к внуку, тоже в это время сидящему у постели отца.

– Конечно же, дед, конечно, – смеется Гейнц, – она пробуждала в моей душе тоску по супружеской постели, такой высокой и мягкой, И верхом моей мечты было лежать в кровати, застеленной постельным бельем пяти мужей.

Смеется Гейнц, смеется дед, смеются Эдит и Елена.

Артур лежит на горе подушек и слабо улыбается.

– Так это было, Артур. Однажды, когда Шофкан, потерявшая пять мужей, пришла к нам стирать, маленький Гейнц прокрался в ее дом, стоящий на околице села, и, наконец, удостоился осуществить главную свою мечту: полежать на мягкой супружеской постели несчастной Шофкан. Заснул он там сладким сном, а на усадьбе паника: где маленький Гейнц? Все носятся, все его ищут. Пока прачка не вернулась домой, и потеря была обнаружена: маленький Гейнц спал на мягкой горе постельного белья, унаследованного вдовой от пяти мужей.

– И ты надрал мне уши, и все спрашивал: что из тебя выйдет, непокорная твоя душа?

– Отличный парень вышел из тебя, Гейнц! Артур, дела на фабрике идут успешно. Гейнц оказался удачливым дельцом.

Дед смеется. А когда он смеется, смеются все. И как он не старался смеяться тише и сдерживал голос из-за болезни сына, в смехе его все же ощущалась прорывающаяся наружу сила жизни. И Артур старается смеяться вместе с дедом и членами семьи, пока не начинает тереть грудь, чувствуя острое покалывание. Оно тотчас приводят к кашлю и кровохарканью. Но в мгновение ока Елена оказывается рядом с ним с успокаивающим лекарством.

Ему хорошо и приятно в лоне семьи и друзей, и он больше ничего не просит, кроме того, чтобы проводить дни в их обществе. Когда, в конце концов, болезнь одолела его, он старался не думать о ней, как раньше. Со всем унижением, которое она приносила, она дарила ему отрывки из прошлого, как милостыню. Внезапно обрывки переживаний и снов прорывали слабость и притупление чувств и зажигали воображение. Ясность его ума туманилась, и как бы ускользала от слабости и лихорадки, приникая к внезапным обманчивым видениям и расширяя их. Так возникла перед ним та ночь, когда он последний раз увидел Александра, своего потерянного друга. Воображение, снедаемое лихорадкой болезни, вспыхнуло, как обжигающий огонь, и Александр предстал перед ним, высокий, аристократичный, лучший из его друзей. Он вернулся в воображение больного той ночью, когда, вспомнив, что не заплатил за обслуживание, сгорая от стыда, вернулся в бар, и ему было сказано, что долг его оплачен. Он знал, кто заплатил за него, и стыд его еще более усилился, пока не обернулся гневом на Александра.

– Отец, мы принесли тебе завтрак.

Отец открывает глаза, улыбается сыну и дочери. Оба красивы, оба радостны в это утро, и это доставляет ему удовольствие.

– Разреши мне немного помочь тебе, отец, – Эдит кладет перед ним поднос. Отец отрицательно качает головой, берет ложку.

– Отец, мы принесли тебе письма. Прочесть?

– Пожалуйста, – шепчет отец.

– Пригласительный билет на собрание сионистов Иоанны, отец, – шутит Гейнц.

– Сионистов? – странный трепет пробегает в глазах отца.

Эдит склоняется над отцом, который отложил ложку и сдвинул брови, словно его внезапно атаковала сильная боль.

– Отец, почему ты не ешь? Ты плохо себя чувствуешь?

– Гейнц, – с трудом выдавливает из себя отец, – с какой целью они организуют собрание?

– Для собирания денег, думаю, отец.

– Гейнц, пошли им пожертвование. Большую сумму. Прямо на имя Александра. – Сильный кашель сотрясает господина Леви, тело покрывается потом, хрип удушья поднимается к горлу.

– Кислород! – Елена тут же оказывается с ним рядом. – Балон кислорода! Быстрее!

Кашель прошел. Капелька крови в углу рта. Тяжело дыша, лежит господин Леви, глаза его закрыты. На одеяле покоятся его белые руки, все еще сжатые от тяжелого приступа. Доктор Вольф входит в комнату. Щупает пульс друг. Сильное сердцебиение.

– Вдруг он очень заволновался, – шепчет ему Эдит.

– По какой причине? – спрашивает доктор Вольф.

И никто толком не знает причины.

Уже дважды Инга входила в комнату и просила Иоанну, в конце концов, встать с постели Эдит. Ей необходимо привести в порядок постели на втором этаже. В обычные дни она бы сделала замечание ленивой девчонке, но в эти дни никто никому не делает замечаний и не повышает голос, словно каждый болен, и нуждается в осторожном отношении.

Инга открывает окна, и зайчики света прыгают по хрустальной люстре, ломко перепрыгивают на стены небольшими кубиками, трепещут красным и синим цветом.

– Пожалуйста, Инга, подними жалюзи, я сейчас встану.

Кубики исчезают. Иоанна собирается одеться и застывает. Все время она ходит в форме Движения. Отец эту одежду не любит. Может сегодня наденет что-нибудь другое? Хотя и поклялась не снимать форму, пока она находится в Германии. Но ради отца все можно. Иоанна бежит в свою комнату, извлекает из шкафа белую кофточку и клетчатую плиссированную юбку. Даже подбитые гвоздями ботинку не одевает, в легких туфлях, шаги в которых не слышны, спускается по ступенькам. У двери в комнату отца лежит Эсперанто, положив нос между лапами. Теребит Иоанна голову пса, чтобы лаем сообщил отца, что она здесь. Только Фердинанд идет по коридору, и Бумба тянется за ним тенью. Они приводят в порядок кабинет отца для доктора Гейзе и священника Фридриха Лихта, которые скоро придут и устроятся там в креслах.