Наоми Френкель - Смерть отца

– Чужда вам? – переспрашивает Александр, и кажется ему, что перед ним стоит Артур.

– Когда мы немного повзрослели, извозчик Мадель повез нас на своей карете по ту сторону высокой стены в гимназию в соседнем городке. Карета его представляла большую черную колымагу, трясущуюся на пружинах так, что стекла ее окошек позванивали всю дорогу. Мы действительно были взрослыми подростками, прошедшими церемонию совершеннолетия – бар-мицву – в тринадцать лет, и во время молитв надевали филактерии. Бич Маделя посвистывал в воздухе, кони ржали и мы, сыновья и дочери работников латунной фабрики, сидели вместе в карете. И эта гуманитарная гимназия была первым большим миром, куда мы вырвались из замкнутых стен общины, от религии и строгих заповедей. И, несмотря на все это, – Александр поворачивает голову к Гейнцу, и взгляд его как бы просит гостя пересилить себя и сказать что-то поверх всего им сказанного. – И, несмотря на все это, господин Леви, мы никогда не прерывали пуповины, связывающей нас с нашим еврейством. Все мы, питомцы латунной фабрики, покинувшие эти высокие стены, все мы вернулись к иудаизму, пусть и в измененной форме.

В глазах Александра светится надежда, что Гейнц поймет хотя бы маленькую толику из того, что он пытается объяснить. Он бы очень хотел взять сына Артура Леви в ту самую карету Маделя и вернуть его по долгой дороге к закрытым дворам за высокой стеной. Ему кажется в эту минуту, что весь успех его нынешней поездки к евреям Германии зависит от этого молодого человека, от его, Александра, силы убеждения – вернуть сына Леви к своим истокам. И объяснить ему смысл иудаизма он должен не в широком мировом контексте, а именно здесь. Гейнц же смотрит смущенным взглядом в напряженное лицо собеседника и говорит:

– Эти пустые оставленные дворы наводят тоску.

Беспокойство в душе Гейнца усиливается. Он видит рядом с собой человека, плененного ностальгией к чуждому для него, Гейнца, миру, смысл которого он просто не может уловить, он размышляет, глядя на высокую стену: «Что хорошего было в те дни жить за такой стеной». Но тут же мелькает в его глазах насмешливая искра, и он добавляет про себя: «Глупости. В эти дни пробивается любая стена. Нет убежища человеку, ни в каком месте в мире». Но Гейнц чувствует, что беспокойство, которое вселило в него заброшенное человеческое жилье, теперь останется в его душе, где бы он ни был.

Александр следит за изменяющимся выражением лица собеседника, надеясь найти отзыв, но находит лишь усмешку и недовольство.

– Скоро наступит ночь, – говорит он, пытаясь сменить тему, – и воздух наполнится ароматом.

И после нескольких минут молчания:

– Хватит на сегодня, нас уже, наверно, ищут.

Александр останавливается на улице и окидывает последним взглядом свой отчий дом. Усмиряя боль ушедшей жизни, он достает из кармана чистый платок и тщательно очищает с нового своего костюма темную пыль, осевшую на него в старом доме.

– Что? – удивляется Габриель Штерн, открывая дверь и видя своего друга Александра в обществе Гейнца, – ведь лишь недавно я оставил вас наверху, в вашей комнате, – смеется он и сжимает руку Александра.

– Он прокрался ко мне наружу, к скамье «глаза Божьего», – улыбается Александр, – это же сын Артура.

– Обед вас ждет, – зовет их Моника, – пожалуйста, к столу.

В просторной столовой в стиле всего дома, среди роскошной мебели, Моника Штерн выглядит еще скромней.

Александр, как уважаемый гость, сидит во главе стола. Слуга стоит рядом. Вино в бокалы разливает сам Габриель Штерн.

– Что слышно в еврейской общине? – спрашивает Александр.

На лице Габриеля внезапно возникает усталость, словно не эта тема подходит к бокалу прекрасного вина. И все же он отвечает другу.

– Дела в общине неважны. Ассимилянты решили отменить еврейские школы, и после бурных заседаний и обсуждений община отменила поддержку «Халуца».

– Так? Именно в эти дни?

Гейнц поднимает голову: дело «Халуца» ему не чуждо. Иоанна уже взволнованно рассказывала ему о том, что отменили поддержку. Нельзя сказать, что Гейнц отнесся серьезно к ее рассказу. Теперь он слышит это из уст уважаемого господина Габриеля Штерна. Видно, что маленькая Трулия в курсе серьезных дел. Первый раз за весь день Гейнц улыбается.

– Когда мы с Моникой в ближайшие месяцы, как я надеюсь, уедем, то передадим старое здание и все земли под этими зданиями организации «Халуц», чтобы они организовали здесь ферму и школу для подготовки пионеров по освоению страны Израиля, как и полагается пионерам – халуцам.

Александр поднимает бокал вместе с Габриелем и Моникой:

– Это отличное решение, – говорит он, глядя поверх бокала на Гейнца.

«Вот, сейчас время спросить Габриеля Штерна о причинах продажи акций и намерениях оставить дело», – размышляет Гейнц и присоединяет свой бокал к остальным трем, прокашливается, намереваясь говорить, но Александр его опережает:

– Вчера я был свидетелем уже нашумевшего скандала, который затеяли нацисты против молодого куплетиста-еврея.

– Господин, вы были свидетелем скандала, который поднялся из-за нашего Аполлона? – поворачивает Гейнц к нему голову.

– Нашего? Почему нашего?

– Он друг нашего дома. Семья наша очень огорчена этим случаем. Мы уверены, что он в жизни не держал пистолет в руках. Мы ищем возможность ему помочь.

– Кто этот парень?

– Известный куплетист.

– Но кто он? Откуда? Из какой семьи?

– Не знаю, господин Розенбаум, – сам удивляется Гейнц тому, что ничего не знает о своем друге Аполлоне. – Я не очень-то интересовался его домом и родителями. Он никогда их не упоминал. Единственно, я знаю, что он прибыл в Германию из Польши после войны.

– Как вы зовете вашего друга, господин Леви?

– Аполлон.

– В газете напечатано другое имя.

– Да, конечно. Настоящее его имя Ицхак Меир, – говорит Гейнц.

– Да, – говорит Александр, – положение у него неважное.

– Господин Розенбаум, – взволнованно говорит Гейнц, – почему вы полагаете, что положение его неважное?

– Мой друг Александр опытный адвокат, господин Леви, – вмешивается Габриель в разговор, – и разбирается в судебных вопросах.

– Такие случаи всегда очень запутаны, – объясняет Александр, – все же нашли в его кармане пистолет и на нем отпечатки его пальцев.

– Но ведь Аполлон говорит, что не знает, как попал в его карман пистолет.

– Если будет найден свидетель, который видел того, кто стрелял, господин Леви? Вы полагаете, что такой человек найдется? В эти нервозные дни перед выборами?

– Нет, – говорит Гейнц, – не найдется.

– В этом все дело, – говорит Александр, наливая себе вино в бокал.

Слуга приносит мясное блюдо.

– Господин Розенбаум, извините, если я задам вам вопрос. Могли бы вы взять на себя защиту моего друга Аполлона?