Наоми Френкель - Дети

– Если я сейчас к ним не поеду, больше никогда их не увижу!

– Что это за разговоры, Иоанна, почему ты их больше не увидишь? Пройдет это напряжение, и ты поедешь к деду и бабке в Польшу. В следующие каникулы. Я тебе гарантирую.

– Ты гарантируешь! Сердце мне подсказывает, что я их больше никогда не увижу. И все из-за тебя!

– Прекрати сейчас же, Иоанна!

«Иисус Христос приходит! Иисус Христос приходит!» – снова врываются звуки песни в распахнувшуюся дверь. Кетхен убирает в столовой и включила радио на полную мощь, снимает покрывало с клетки попугая, и тот испуганно взлетает, трепещет головой и телом, ударяет по прутьям клетки крыльями, падает и издыхает. Кетхен не заметила горькой кончины попугая, удалившись от клетки. Со ступенек донеслись до нее шаги Вильгельмины. И Кетхен поторопилась к буфету – протереть до блеска серебряную посуду. Никто еще не знает о судьбе попугая. Рывком открывает Вильгельмина двери, и с ней вновь ворвались звуки рождественской музыки. Она стоит в дверях, прижимая к животу поднос, вся в белом. Хотя она в темном платье, но широкий белый передник облекает ее всю. На ее коротко остриженных и причесанных светлых волосах – белый выглаженный чепец. Ее полное румяное лицо, без единой морщины, светится. Руки, держащие поднос, вымыты, ногти чисты. Несмотря на то, что пришла она из кухни, на белом переднике ее – ни пятнышка.

– Завтрак закончился, – провозглашает она.

Ее большие и тяжелые туфли стучат по полу. Гонг на буфете издает легкий стон.

– Кто положил грязный платок среди посуды? – взгляд Вильгельмины, конечно же, направлен на Иоанну.

– Платок мой, – говорит Гейнц и кладет его в карман.

С тех пор, как эта пришла командовать в кухне, материнский гонг смолк. Вильгельмина любит пользоваться своим голосом. Каждое утро она возникает на ступеньках и поднимает зычным своим голосом весь дом на ноги: «Завтрак готов!» И то, чего не добивался гонг в руках Фриды, добивается голос Вильгельмины: домочадцы подчиняются и быстро занимают места за столом.

Только сейчас Гейнц ощущает, что Иоанна тянет его из комнаты, кладет руку ей на плечо и выходит.

– Будь спокойной, Иоанна, – ерошит он ей волосы в коридоре, – будь спокойна, девочка. Ты еще увидишь деда и бабку в Польше. Я обещаю тебе.

– Нет! Нет! Гейнц, ну, правда. Не знаю, почему, но я знаю, что больше их не увижу!

«Ночь в Индии, тихая ночь...» – гремит радио в столовой. Гейнц торопится к двери и захлопывает ее силой. Кетхен пугается. Это, несомненно, Вильгельмина захлопнула с такой силой дверь, чтобы ее предостеречь. Эта особа, приведенная в дом дедом, знает, как командовать людьми! Кетхен явно обеспокоена. Всегда свою работу она делала под звуки рождественских песен, делая при этом медленные танцевальные движения. Лицо ее мечтательно. Клетка с мертвым попугаем тоже вздрогнула от удара двери. Снова Кетхен не обратила внимания на попугая, распрощавшегося с жизнью прямо на ее глазах.

Гейнц уже спустился в гостиную, собираясь выйти, наконец, из дома, но вдруг:

– Алло, Гейнц, минутку.

Это голос Эдит. Она бесшумно возникла из кухни, в своих меховых, домашних туфлях, на босу ногу. Не причесана. В руках – задымленный и замасленный сундучок с едой, который берут на работу.

– Возьми его с собой на фабрику, Гейнц.

Лицо ее чуть краснеет под его взглядом. Но глаз она не опускает, и взгляд ее дерзок. Сундучок этот принадлежит Эрвину, и теперь они держат его с двух сторон и смущенно смотрят друг на друга.

– Ты готовишь это Эрвину на работу? Каждое утро? – с удивлением смотрит Гейнц на домашнюю принцессу, которая, вот же, как обычная жена, беспокоится о своем муже.

На ступеньках появляется Вильгельмина, вся сверкая белым, с полным подносом посуды в руках. Движения ее легки, лицо гладкое, руки выступают мужскими мышцами из-под тонкой ткани платья. Гейнцу неприятна это большая, мясистая, энергичная женщина, но в этот момент он в чем-то оценивает ее несколько положительно: «Сила у нее есть».

– Она не признает Эрвина, – цедит сквозь зубы Эдит, – просто не признает. Я приказала ей приготовить ему еду на фабрику, но она, вот, и сегодня, как бы забывает. Уже много дней он выходит на работу без еды, и не сказал мне об этом, пока мне об этом не рассказала Кетхен. С тех пор я встаю, чтобы ему приготовить. Она наглеет. Надо с ней строго поговорить.

– Сделай это, Эдит. Поговори с ней строго.

На этот раз под его пристальным взглядом она опускает голову. Никто в доме до сих пор не сказал ей ни слова о том, что она так вот, открыто, живет в доме с Эрвином. Члены семьи относятся к ней, как обычно, с большой осторожностью. Также и к Эрвину относятся с большой добросердечностью.

Он со всеми дружен. Помогает старому садовнику подметать дорожки в саду, затыкает по просьбе Фриды крысиные норы в подвале, играет с дедом в карты, а с Францем и Фердинандом – в шахматы. Даже с халуцем Иоанны ведет долгие беседы. Зерах – большой поклонник коммунистической партии, и все его надежды на то, что коммунистическая революция спасет Германию. Да, Эрвин приятен и приемлем всем, проживающим в доме Леви. И все же, при всей осторожности и приветливости, которым его окружают, есть ощущение некой отчужденности, этакого доброго отторжения. День за днем Эдит ждет разговора с семьей и боится этого разговора. Знает она, что не сможет логично объяснить происшедшее. Может быть, лишь наиболее приемлемо поговорит с Гейнцем?.. Лицо его замкнуто, губы сжаты. Нет, он не будет с ней говорить. Она должна начать первой. Ведь, именно этого все ждут от нее. Это первый раз, когда она должна взять на себя инициативу – бороться за любовь членов семьи.

– Гейнц, – выпрямляется она, – многие вещи изменились.

– Да, изменились.

– Нам надо поговорить.

– Да, есть о чем поговорить.

Она видится ему, как девочка, – волосы распущены, лицо светится нежностью от смущения. Последние недели сняли с лица ее серый налет последних месяцев. Она словно впервые вкушает радость подлинной жизни. Нет! Гейнц не собирается вторгаться в жизнь Эрвина и Эдит. Лицо его смягчилось.

– Да... – он улыбается Эдит, – но сейчас у меня нет времени.

– Нет, – улыбается и она, – это не так срочно.

Он открывает дверь, и оборачивается к ней:

– Кроме сундучка, передать Эрвину привет от тебя?

– Конечно. Пожелай ему доброго дня.

Дверь в столовую снова раскрыта. Кетхен закончила там наводить порядок, и вышла, нагруженная всеми приборами для уборки. Какая тишина в комнате! Она приводит Эдит в непонятное ей самой изумление. В этот момент ей не приходит мысль, что попугай всегда наполнял комнату хриплым криком и шумом крыльев. Заглянула она в комнату, и тоже не обратила внимания на то, что попугай в клетке мертв. Она закрывает двери и торопится в комнату Эрвина. Одежда его – на стуле, около кровати. Шпильки от ее волос – на столе. В углу – большая деревянная лошадка с пышной гривой. Вчера они болтались по рождественским базарам и купили этот подарок маленькому сыну Эрвина.