Наоми Френкель - Дети

– Только его здесь мне не хватало в доме, – бормочет Фрида, глядя на огромный чемодан – человека с песком в почках!

В кабинете дед ставит на стол бутылку коньяка. Боже! Иоанна в ужасе. Только этого не хватало. Дед вечно должен заставлять ее краснеть. Он что, не знает, что халуцы в Израиле не пьют крепких напитков и не курят сигар! Иоанна еще испытывает стыд за деда, как глаза ее расширяются от изумления: Зерах берет в руку рюмку коньяка, поднимает ее, и произносит на иврите:

– Лехаим!

– Прозит! – гремит дед.

Иоанна не верит своим глазам и ушам. Хорошо, что никто слышит отчаяния, звучащего в ее душе: «Халуц из страны Израиля пьет коньяк! Как любой человек!»

Но коньяк деда очень согрел израильского первопроходца. Только сейчас он снимает куртку, вешает ее на стоящее рядом кресло, и остается в белой вышитой рубахе – русской косоворотке. Пришел черед деда – удивиться. Ведь лишь сегодня он видел такие косоворотки в кино! Бумба пожелал видеть вестерн о диком Западе. Но во всем Берлине такой фильм не шел. Нашли замену – русский фильм. Там тоже была бесконечная стрельба, война, знамена и кавалеристы, несущиеся галопом в бой. Бумба остался довольным этим фильмом. И вдруг видит дед, как один из бойцов тех войн сошел с экрана и предстал перед ним в стенах его дома, в облике Зераха. Радостное удивление охватывает деда. Ему кажется, что парень появился, чтобы втянуть его в увлекательную авантюру, а кто, как не дед, любит авантюры! Он обходит Зераха со всех сторон, делает вид, что ищет что-то на письменном столе, изучая Зераха со спины.

– У вас там носят такие рубахи?

– А, не всегда. Но таких много в коммуне.

– Коммуна, – дед радуется возможности показать свои знания, – какая коммуна? Коммуна Алеф или коммуна Бет?

Знание деда до того удивляет Иоанну, что она не дает Зераху ответить, опережая его:

– Коммуна Алеф, дед, само собой понятно, это наша коммуна. Он – член нашего Движения!

– Садитесь, пожалуйста, сударь, садитесь, – приглашает его дед.

– Я не сударь, я – Зерах, просто Зерах.

– Ах, да, – вздыхает дед, – у всех вас там странные такие клички.

«Как он осмеливается называть имена на иврите странными кличками?» – сердится в сердцах Иоанна. Но потрясение охватывает ее одно за другим: Гейнц угощает первооткрывателя сигаретой, и он – халуц из Израиля – сидит в кресле и курит! Не только пьет коньяк, но и курит? Короче, все вовсе не так, как рассказывают им в Движении...

– Как понравился вам наш город, – спрашивает Гейнц гостя.

– Мне Берлин знаком, – наконец у Зераха появилась возможность сказать что-нибудь о себе, – я был здесь в двадцатые годы. Берлин с тех пор изменился.

– В чем?

– В людях, да и самим видом. Это не тот Берлин, который я знал. Я здесь всего лишь один день, но из-за забастовки много ходил по улицам. Город мне кажется чужим, словно я в нем никогда не был. Берлин тех лет охвачен был брожением чувств, дружелюбием и сердечной теплотой. Люди были тогда в нем, как родственники. В сегодняшнем Берлине чувствуется брожение угрозы. Страх гуляет среди людей. Ужас и страх. Да, Берлин сильно изменился.

– Хммм... – хмыкает дед. Такие высказывания ему не по духу. Вот, еще один провидец бед появился в доме! Достаточно деду своего внука. Дед пытается сменить тему, и обращается к обуви Зераха. Задумавшись, тот вытянул ноги в блестящих, выглядящих необычно, ботинках.

– Очень хорошие ботинки, – говорит дед, – именно такие нужны вам здесь, теплые, сохраняющие ноги от стужи. Это в вашей коммуне делают такие ботинки?

– Нет! Ботинки эти сделаны в Тверии.

– В Тверии? – удивляется дед. Но Иоанна тут же приходит ему на помощь:

– Дед, Тверия или Тивериада – это город на берегу Генисаретского моря. Ты забыл, дед? Иисус был там, на берегу этого моря и совершил чудо с рыбаками. Там он встретил Петра и сказал ему, что он больше не будет рыбаком, а ловцом человеческих душ.

– А-а, ну да, – обрадовался дед, – конечно же, я помню. Иисус там совершил много чудес. А теперь там есть и сапожники.

– Лучшие сапожники в стране, сударь.

– И все эти сапожники из вашей коммуны?

Когда Зерах смеется, то весь целиком отдается смеху. Деду это нравится, и он тоже смеется от души. Иоанна тоже смеется. Кажется, даже серьезное выражение матери на портрете смягчилось улыбкой. Только улыбка Гейнца кажется окаменевшей.

– Никакая коммуна, – говорит Зерах сквозь смех, – это Болек поехал туда, к ним, купить ботинки.

– Болек? – удивляется дед. – Болек? – Смотрит на свою маленькую внучку, ищи помощи.

– Извините, – пытается Зерах разрядить возникшее недоумение. – Понятно, никто не может знать, кто это – Болек. Человек годами живет в четырех стенах своего дома, и вовсе забыл, что люди вокруг, и они знают, что в его доме творится.

– Замкнулся в четырех стенах, – вмешивается неожиданно Гейнц, – и такая жизнь хороша?

Глаза их встречаются. Добродушие в глазах Зераха гаснет при виде ожесточенного лица Гейнца, покачивающего ногой. Напряжение не в духе деда. Он желает знать точно, кто это Болек, и тем самым не позволить внуку втянуть всех в свое плохое настроение.

– Кто он, этот Болек и как он пошел покупать для тебя ботинки у сапожников около Генисаретского моря?

– Болек – член кибуца. Ботинки он купил для себя. Дядя послал ему из Америки целый английский фунт. За него и купил товарищ Болек эти отличные ботинки.

– Ага! Значит есть, оказывается, такая вещь, как дяди и, конечно же, дедушки, и они могут посылать немного денег в коммуну. Иоанна моя объяснила мне, что с момента, как она будет в коммуне, все финансовые связи между мной и ею будут прерваны. Я не вправе прислать ей ни гроша. Даже на день рождения. Значит, все же есть дяди, что посылают деньги, и члены кибуца их получают и покупают себе ботинки?

– Есть, – подтверждает Зерах.

– Видишь, Иоанна, – радуется дед победе.

– Не смей мне посылать, не смей!

Зерах делает рукой движение, как бы отменяя крик Иоанны. Она опускает голову, ибо слезы наворачиваются ей на глаза. Даже когда отец умер, она не плакала. Первооткрыватель из Израиля говорит такое! Он предает ее. С этого момента она не слушает, о чем говорят дед и Зерах. А дед хочет точно знать:

– Но каким образом ботинки Болека оказались на ваших ногах?

И только собрался Зерах объяснить это деду, как распахнулась дверь, и Фрида объявила:

– Ужин готов. Пожалуйста, к столу.

Столовая более знакома Зераху. У мебели прямые, гладкие, простые линии. На стенах – картины экспрессионистов. Попугай встречает его хриплым криком. Из радиоприемника доносятся звуки танцевальной музыки. Кудрявые девицы одеты в блестящие, бархатные, длинные вечерние платья. Не груди у Инги большой золотой паук, на груди Руфи – длинная серебряная стрела. Фердинанд в коричневом блестящем пиджаке. Франц – в темном пуловере. На столе – хрусталь и серебряная посуда, посверкивающая в свете люстры. Зерах поднимает голову, глаза его мигают. Очки Залмана опустились на них именно в этой комнате, ошеломляющей цветным разнообразием. Картины над камином отдаляются, и он встряхивает головой, как бы стараясь сбросить черные очки Залмана. Дед просит тишины. Время кажется ему неподходящим для того, чтобы сообщить о новой кухарке Вильгельмине. Дед молчит и смотрит на пустой стул рядом, – стул Эдит. Только теперь все ощущают ее отсутствие. При виде обеспокоенного лица деда, все замолкают. В дверях Кетхен ждет знака от деда – подавать суп.