Наоми Френкель - Дети

– Хм-м-м... Это, верно, ущерб.

– Ущерб? Почему? Машина совершенно новая, и никаких недостатков в ней нет.

– Ах, вот уж невезение. Купить такую первоклассную машину и умереть, – роняет Эрвин.

– Случаются такие вещи в жизни, – вздыхает продавец, сидя в машине рядом с Эрвином. – Господин, обратите внимание, все здесь новое. Даже малейшего недостатка вы в этой машине не найдете. Но из-за всего этого цена ее низка. Редкий шанс.

– Хм-м... –Эрвин указывает на маленькую куклу негритенка, висящую на окне машины. – Кукла эта здесь висела всегда?

– Конечно, кукла принадлежала прежним владельцам автомобиля. Я ее немедленно сниму! – взял куклу кончиками пальцев, выскочил из кабины и швырнул ее в мусорную корзину с явно брезгливым выражением лица.

– Выходит, что это все-таки ущерб, – Эрвин выходит из салона машины.

– Да в чем же, разрешите вас спросить?

– В том, что ее предыдущий владелец умер.

– Но это же не ущерб. Это единственный шанс.

– Может быть. Но машина эта предназначена моей жене. И трагическая судьба предыдущего владельца остановит ее в желании приобрести эту машину.

– Да, господин, – вырывается вздох у продавца, – многие женщины подвержены траурным суевериям. Но мы, мужчины, не обязаны им рассказывать все. Чрезвычайная откровенность с ними – только помеха. Мелкие детали следует всегда упускать.

И так как Эрвин молчит, продавец добавляет:

– Я говорю, упускать, забыть, как будто они и не были. И я откроюсь вам: цену можно еще снизить. Дадим вам ее за полцены. Разве такой шанс стоит упустить?

– Не стоит! – Эрвин ударяет по передней части машины. Кажется ему, свет в салоне автомобиля ослабел. У витрины собралась толпа. Женщина указывает на него, мальчик показывает ему язык. Эрвин нахлобучивает новую шляпу на голову. В нем пробуждается страх, что шляпа может свалиться с головы, и публика увидит его обгорелые волосы.

– Я вернусь сюда с женой. Если ей понравится автомобиль, мы его купим. Несмотря на все, купим.

– Не мешкайте, возвращайтесь. Это неповторимый шанс.

И снова он на шумной улице, и снова ищет убежище в одной из боковых тихих улиц. Неожиданно натыкается на небольшой магазин, и ноги его прирастают к месту. В небольшом окне витрины – скрипка на продажу. Единственная. Старик со сморщенным лицом и глубокими глазницами кланяется Эрвину.

– Чем могу услужить?

Поломанные скрипки развешены по стенам, и вокруг этих обломков – другие инструменты. Единственный целый инструмент – в витрине.

– Я заинтересовался этой скрипкой.

– Вы скрипач? – удивлен старик.

– Нет. Не я. Моя жена. Это для нее.

– Господин, в витрине настоящая скрипка Страдивариуса.

– И как она попала к вам?

– Это была моя скрипка. В молодости я на ней играл.

– И теперь вы ее продаете?

– Не просто продаю. Ни за какую цену в мире я так просто ее не продам. – Глаза старика горят и освещают странным светом его сухое, в глубоких морщинах, лицо. Его подагрические руки сложены на груди как в молитве.

– Просто так – ни за какие капиталы в мире...

– И каковы ваши условия?

– Талант, сударь, настоящий талант.

– Можно мне задать вам вопрос. Вы были в молодости скрипачом, почему перестали им быть? И почему выставили скрипку на продажу?

– Да, я играл на скрипке, но большим скрипачом не был. Когда я осознал отсутствие таланта, оставил музыку. Искусство нечто иное, чем жизнь В жизни посредственность побеждает, искусство не знает посредственности. Или величие, или ничтожество. Компромиссов нет. Человеку без искры Божьей, следует опустить голову перед великими талантами.

– И вы выставили скрипку в витрине?

– Только это и оставалось мне сделать, сударь, выставить скрипку на всеобщее обозрение, и ждать того, кто действительно будет достоин это чудесного инструмента.

– И если такой явится, вы его распознаете?

– Распознаю, сударь, распознаю. Это приходит само собой. Ты слушаешь мелодию, текущую из-под руки, и в сердце одно единственное ощущение, – что мир полон чудес. Это и есть настоящее искусство, пробуждающее в обычном человеке чувство истинного чуда.

Запах варящейся капусты пришел из дома напротив. Запах нищеты. У старика обтрепанная одежда, старые башмаки.

– И вы действительно будете терпеливо ждать?

– Буду ждать, – отвечает старик, – терпеливо буду ждать, пока явиться достойный.

– А если не будет у него необходимой суммы?

– Я отдам ее ему на любых условиях. Если он большой музыкант, я отдам ее ему на любых условиях.

– А чем вы живы?

– Чиню музыкальные инструменты. Настраиваю фортепьяно.

– И этого достаточно?

– Так себе. Большинство обломков я выкупил, у тех, кто принес мне на починку свои инструменты. Я знаю чувство музыканта, который отдает инструмент навсегда.

– Я очень заинтересован в этой скрипке, – говорит Эрвин.

– Для вашей жены?

– Для жены и не для нее. Для человека, который придет к вам и выполнит все ваши условия. Разрешите оставить вам аванс...

– Приходите с женой. Проверим ее талант.

– Может, с ней, а может, без нее. Однажды придет к вам кто-то достойный вашей скрипки. Мои деньги, может быть, принесут ему пользу.

– Нет! Почему вы хотите это сделать? Я не нуждаюсь в пожертвованиях. Сказал же вам. Если придет один такой, я вручу ему скрипку и без ваших денег.

– Пожалуйста, прошу вас. Дайте мне поучаствовать в вашем ожидании достойного.

Старик отступил. При виде чужака, стоящего в его магазине, глаза которого не в силах скрыть страдание, говорит примирительно:

– А если человек не придет?

– Придет. Обязательно придет. Нет никакого сомнения, что когда-нибудь придет сюда достойный! Придет! – закричал Эрвин и швырнул кошелек на стол старика, между обломками инструментов. Остались у него гроши, чтобы добраться до здания компартии. С этого момента она будет заботиться обо всех его потребностях. Выйдя из магазина, он еще немного постоял напротив витрины, охваченный добрым чувством от того, что, покидая Германию, он оставляет за собой залог, за которым однажды кто-то придет.

– Гитлер – глава правительства! – пронизывает голос все пространство дома, долетев и до деда. Голос принадлежит Фердинанду, который обычно разыгрывает домашних, и потому дед не относится всерьез к праздничному выражению его лица. Дед возвращается в широкую двуспальную, при жизни бабки супружескую, кровать с балдахином.

– Снимите обувь, уважаемый господин, – говорит ему Фрида, которая тоже не обращает внимания на «розыгрыш» Фердинанда.

Она очень занята вязанием шерстяных носков для деда, и пришла их примерить. Это не такое простое дело. Речь идет о соревновании между ней и Агатой, которая также как и Фрида каждую зиму вяжет теплые носки для деда. Ящик у деда на усадьбе набит шерстяными носками, как и ящик в шкафу здесь, в его комнате. Лицо деда светлеет, ибо совесть его нечиста. Дед ненавидит шерстяные носки и вообще не пользуется ими. Но теперь, в постели, он старается делать вид, что доволен носками, связанными Фридой, и она делает ему замечание: