Наоми Френкель - Дети

На улице резко тормозит трамвай. Ребенок пытался перебежать дорогу и чуть не попал под колеса. Доктор Гейзе кладет руку на плечо Оттокара.

– Быть может, нам что-то и удастся совершить здесь, потому что я хочу воевать в настоящем во имя будущего. Каждой спасенной мною молодой душе я даю лицо будущего. Насколько мне будет дано, я буду спасать одну душу за другой из бездны зла. Ты же оставляешь настоящее душе, которая выпестует свое будущее грубостью, агрессивностью, но создашь будущее в своем убежище – без агрессивности, без мщения. Пусть Бог простирает над тобой свою десницу. Быть может, просветлеет лик будущего у твоего бога в один из дней перед всем человечеством. Я учился другому закону: око за око, зуб за зуб. Ныряй в эти мутные воды, чтобы спасать души, одну за другой. Катастрофа наша в том, что мы не делали этого все эти годы.

Оттокар фон-Ойленберг ощущает сухость в горле и пьет наконец кофе из чашки, стоявшей на подоконнике.

«Опасно! Строительная площадка!»

Красный фонарь раскачивается на веревке. Но это не ветер его качает. Это Мина схватилась за веревку, и трясет ее с в большом волнении. Во второй ее руке – маленький ребенок опустил головку.

– Вы забыли его! – кричит Мина.

Ветви липы недвижны, застыли в дневной стуже. На пьедестале, предназначенном для памятника Гете, водружен флаг со свастикой. Тень матери Хейни падает на вывеску. Платок съехал на ее черное пальто. Она стучит палкой своего покойного мужа по бетонной площадке вокруг пьедестала, обращаясь к толпе, собравшейся перед ней и Миной.

– Вы стараетесь его забыть. Всеми силами хотите забыть его, но это вам не удастся. Он вернется, все вернутся в один из дней – напомнить вам ваше предательство. Мертвые и живые едины. Вы еще ответите за все, что творится здесь. Все вы, – перед высшим судом неба и земли...

– Осторожней со словами, старуха. А то ответишь перед судом.

– Оставь ее. Не видишь, что ли, что старуха тронулась умом?

– Если она будет продолжать так говорить, не снести ей головы!

– Отправляйся домой, мать. Не стой здесь, на снегу, и не пророчествуй нам наше будущее.

– Вы забыли его! Уже забыли!

– Уберите ее отсюда! Сама она не уберется, поможем ей.

– Именем Иисуса, мать! Ступай домой! Время не для пророчеств, – умоляет ее госпожа Шенке.

– Это же мать Хейни сына-Огня! – вскрикивает Гейнц.

Филипп и Гейнц стоят у окна квартиры Филиппа и смотрят на улицу. Лицо Гейнца бледно. У Филиппа глаза усталые. По опавшему его лицу видно, что он почти не спал в последние дни.

– Что там происходит?

– Отто исчез. Отто – владелец киоска, там, на углу.

Флаг со свастикой колышется на крыше киоска. Пауле стоит к нему спиной, руки в карманах мундира.

– Отто был коммунистом, – добавляет Филипп, – вышел на улицу купить мяса и исчез. Никто не знает, что случилось. Всякие слухи носятся по переулкам. Есть такие, кто видел его произносящим речь. Вдруг – пуля. И все. Есть такие, которые видели, как его уводили штурмовики к закрытой машине. Есть такие, что видели, как Ганс Папир выхватил пистолет и застрелил его. Но никто ничего точно не знает. С момента его исчезновения эти две женщины ходят по переулку, жена Отто и старуха – мать Хейни.

– Но они же в опасности! Их жизни грозит опасность! – Гейнц открывает окно и сгибается над головой старухи, словно собирается прыгнуть, если кто-то набросится на нее.

– Оставь, Гейнц. Мы ничем ей помочь не можем. Во всяком случае, не мы. – Филипп пытается закрыть окно, но Гейнц не дает ему это сделать.

Мать Хейни ударяет палкой по вывеске, и каждый ее удар, как сигнал тревоги, заглушающий все остальные голоса. Из толпы выходит долговязый Эгон в мундире штурмовика и горбун в превосходном пальто, украшенном свастикой. Они переходят веревочное ограждение, поднимаются по ступеням на пьедестал и становятся смирно рядом с флагом. Эгон жует жвачку, горбун курит толстую сигару. Из-за спины старухи выдвигается большая костлявая Мина. Ребенка выставляет перед матерью, как бы пытаясь малюткой защитить старуху. Липа над их головами недвижна. Красный фонарь подрагивает, и мать говорит:

– Вы думаете, что народ пославший на смерть своих лучших сыновей и не ответит за это? Чистейших и честнейших вы швырнули в ямы могил... Сыновей ваших и внуков швырнули в ямы. И не спасутся оттуда поколения за поколением безвинных сыновей из-за вашего большого греха. Голос их чистых убиенных душ вопиет в пространстве нашей страны! И вопли эти не замолкнут – ни в ваших ушах, ни в ушах ваших сыновей и внуков. Придет день, и небеса очистятся над всем миром, и только над в Германией будет продолжать сгущаться тьма. Вы дали бандитам осквернить воздух нашей страны. И скверной дышите не только вы, а сыновья ваши и внуки будут продолжать ее вдыхать в легкие.

– Самолет! Аэроплан! – дождь листовок. Людской вал сметает старуху, ребенка и костлявую Мину. Листовка падает, рука хватает ее, собаки лают, дети визжат, и голоса, голоса.

– Не щипай, отстань, – крик Эльзы.

– За эту листовку следует поднять рюмку, – визжит Флора.

– Всем – работа! Всем – хлеб и масло! – чей-то женский голос.

– Хайль Гитлер! – орет долговязый Эгон над головами всех.

Эгон тянет руку вверх, приветствую самолет в небе.

– Хайль Гитлер! – несется снизу.

Одна из листовок падает на подоконник, и Гейнц хватает ее.

– Раздадут бесплатно радиоприемники всем гражданам страны.

Филипп отошел от Гейнца.

– Также разделят большие универмаги на маленькие лавки. Мелкие торговцы поделят между собой большие трофеи. Речь, конечно, идет о больших еврейских магазинах.

Гейнц не сводит глаз со старухи-матери, прижатой к стволу липы, опирающейся на палку покойного мужа, и лицо ее окаменело. Самолет все еще кружится и разбрасывает листовки. Одна из них падает к ее ногам, но она не подбирает ее. Сапожник Шенке в мундире штурмовика наклоняется, поднимает листовку и подает ей, она не берет. Он размахивает листовкой перед ее лицом, но ни один ее глаз не моргнул.

– Бери, старуха! – тычет Шенке листовку ей в лицо. – Читай. Посмотри, с какой добротой относятся к народу!

Она смотрит на него как глухая. Ее отчужденный взгляд выводит Шенке из себя. Он выхватывает из ее рук палку, нанизывает на ее острый конец листовку и несет, как знамя. Мгновенно вокруг него собирается хохочущая толпа, она оттесняет старуху. В этой бесчинствующей массе Шенке играет роль воинственного героя. Мина вклинивается в толпу, чтобы добраться до палки, отобранной у старухи. Люди защищают Шенке, толкают ее, и Шенке продолжает шествовать с палкой-флагом. Мина все же пытается добраться до нациста. Так они доходят до киоска Отто. И тут, как хищная птица, с распущенными волосами, горящими глазами, набрасывается на него супруга, госпожа Шенке, выхватывает палку, и голос ее гремит над всей толпой: