Наоми Френкель - Дети

– Извиняюсь, рюмка предназначена мне, – быстрым движением Гейнц берет ее.

На лице молчащего трактирщика смятение. Наливает бренди во вторую пустую рюмку, стоящую около священника, и ставит ее на свой поднос.

– Прошу прощения, – говорит Гейнц, – эта рюмка предназначена священнику!

За их спиной раздается хриплый голос, пес издает короткое сердитое ворчание. Плеть с грохотом опускается на стол. Снова угрожающее молчание. Напряжение не слабеет даже после того, как друг деда приносит командиру бренди, и возвращается за стойку. Два штурмовика подошли к стойке с полными бокалами в руках. Со стуком ставят бокалы на стойку, и встают по обе стороны Гейнца и священника, и глаза их время от времени косятся на незваных гостей.

– Гейнц, пошли отсюда, – торопит священник.

– Счет! – говорит Гейнц, приказным тоном.

Трактирщик, суетящийся за стойкой, возвращается к ним, и на лице ясно чувствуется облегчение от того, что эти господа собираются покинуть трактир. Руки его собирают сотенные, которые Гейнц положил на стойку, словно сгребают с чистой стойки насекомое.

– У тебя отличное бренди, – отвешивает Гейнц легкий поклон «другу деда» явно насмешливым голосом, – мы вовсе не преувеличиваем, хваля твои напитки. Мы вошли к тебе по рекомендации давнего твоего постоянного клиента. Думаю, ты будешь рад получить от него привет.

Трактирщик покачивает головой и брюхом, но непонятно, или это жест согласия, или дрожь смятения.

– И я выполняю его просьбу, – продолжает Гейнц, – передаю тебе привет от старого господина Леви. Трактир цепенеет. «Друг деда» отпрянул, будто его пришибли бревном.

– Я не знаком с этим господином... Я не знаю человека с таким именем... Это ошибка.

Глаза штурмовиков, стоящих у стойки впиваются в Гейнца. Священник направляется к двери и тянет Гейнца за собой. Шаг и еще шаг. Посреди трактира встает командир штурмовиков. Пес встает рядом с хозяином. Руки нациста поигрывают плетью, лежащей на столе. Монокль устремлен в лицо Гейнца. Шаг и еще шаг. Тишина в трактире настолько глубока, что слышно, как громко стучат шаги по деревянному полу. Нацист поднимает плеть, раздается легкий свист. Лицо Гейнца бледнеет. Он освобождает свою руку из руки священника. Еще шаг, и они выходят на середину трактира. Монокль командира приближается и сверкает. Плеть поигрывает в воздухе. Еще шаг. Гейнц подходит к столу вплотную и не отклоняется. Зал задерживает дыхание. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице штурмовика. Монокль не отрывается от Гейнца. Он останавливается. Внезапно легкая улыбка возникает на его губах, он столь же легко наклоняется, и громким отчетливым голосом представляется:

– Гейнц Леви.

Священник тянет его в сторону, как бы остерегая его от взмаха плети. Плеть падает со слабым стоном на стол. Черная ряса священника охраняет тишину в трактире.

– Сумасшедший! – шепчет священник Гейнцу и открывает дверь наружу. Дверь захлопывается за их спинами с громким стуком.

На чистом снегу священник и Гейнц вздыхают с облегчением.

– Ты все же не мессия Пруссии, – подкалывает Фридрих Гейнца.

– Уф! – подносит руку Гейнц ко лбу, – теперь я понимаю, как может человек действовать исключительно по внутреннему импульсу. Не задумываясь. Просто я не мог этого выдержать.

– Алло! – окликает их Александр из машины и нажимает на клаксон. – Алло!

– Как было? – спрашивает доктор.

– Выпили, – коротко отвечает Гейнц и заводит машину.

Священник молчит.

Машина взбирается на холмы и вот, уже делает последний вираж в сторону не изменившегося за многие годы родного городка Александра. Большие хлопья снег падают перед стеклами машины. По обеим сторонам шоссе сосновые леса тянутся к серому горизонту. Лес неожиданно обрывается. Вдалеке видны первые дома.

– Сейчас мы поедим, – с радостью говорит Александр.

Домики заснежены и дремотны. Магазинчики, рядом с которыми мирно стоят тележки. Узкие улочки, время раннее, день воскресный. Городок отдыхает. Приезжие почти не встречают любопытных взглядов, которых удостаивается любой чужак в маленьком городке.

– Мы приближаемся к центру, там симпатичный ресторан.

Остатки средневековой стены. С приближением к центру движение становится оживленным. Дети играют на улице. Люди стоят на заснеженных верандах и чего-то ожидают. От улицы к улице городок становится более симпатичным и приятным.

Большая вывеска с изображением черной руки указывает путь на Королевскую площадь.

– Конечное место нашего путешествия, – говорит Александр.

С тех пор, как они въехали в городок, Александр словно проснулся от равнодушия, снял очки, и прижался лицом к стеклам автомобиля. В этом городке ему знаком каждый дом, каждое место. И воспоминания охватили его.

– Ничего здесь не изменилось, – бормочет Александр.

Круглая Королевская площадь вымощена острыми камнями, ощутимыми даже под толстым покровом снега. Дома окружают площадь почти плотным кольцом, и только центральная улица рассекает ее на две равные части. Посреди площади стоит большой памятник Фридриху Великому. Кайзер скачет на бронзовом коне, держа в руке сучковатый жезл, на голове его – треуголка. Людской поток вокруг памятника увеличивается. Странная напряженность ожидания ощущается в воздухе городка. Все чувствуют это напряжение, кроме Александра, погруженного в себя и указывающего на старое здание, серое и надменное:

– К нему, Гейнц, к нему. Это роскошный отель, и в нем отличный ресторан. Хозяин его мой друг. В школе сидели на одной скамье. Он получил ресторан в наследство от своего отца, который был другом моего отца.

Несколько ступеней ведут к стеклянной двери.

На дверях – вывеска:

«Нищим, цыганам, собакам и евреям – вход воспрещен!»

– Нашли еще одного друга, – говорит Гейнц насмешливо.

Фридрих Лихт и доктор Гейзе опускают глаза.

– Видно, что здесь многое изменилось, – говорит Александр.

– Ну, что ж, – говорит Гейнц, берясь за ручку ресторанной двери, – заходим. Я не обращаю внимания на такие вывески. Я голоден.

– Нет! Немедленно уходим отсюда! – жестко говорит священник.

Площадь, тем временем заполняется людьми, усиливается сумятица. Каждую минуту возникает масса новых лиц. Фридрих Великий уже не единственный всадник на площади. Несколько юношей присоединились к нему, сильный ветер сорвал с одного из них шапку, и она повисла на ограде вокруг памятника. На большой вывеске, прикрепленной к этой ограде надпись: ограду переходить запрещено. Но полицейский берет шапку и возвращает всаднику, который все же пробрался верхом через ограду. Видно, сегодня и это можно.

– В городке праздник.

Александр снимает очки, вглядывается в толпу и размышляет вслух: