Ольга Гурьян - Свидетели

— А будет ли такая корона в Реймсе?

Она ответила:

— Тебя коронуют той короной, которая будет в соборе. Но эта небесная корона, и бессмертная слава и прозвище Победителя — все это придет после.

Тут я очнулся и долго смотрел на нее, взвешивая ее слова и голос, и удивительное их действие на меня и ее веру в победу. И я подумал: «Если я откажусь от нее, я погибну».

Я повернулся к придворным и громко сказал:

— Она показала мне знак!

Но если вы думаете, что все сомнения этим разрешились, то вы жестоко ошибаетесь. Слишком мно­го было у меня врагов.

Я поселил Жанну в одной из башен на стене зам­ка, башне Кудрэ, и дал ей челядь, как полагается знатной особе, и маленького пажа, по имени Луи де Конт, и оруженосца, храброго воина Жана д'Олона, и духовника Жана Пакереля, и она жила в этой башне Кудрэ в семье одного из моих придворных — Гильома Белье. Здесь я ее посещал, и со мной многие знатные особы, герцог Алансон и другие, и все они поверили в нее.

Но архиепископ, и Ла-Тремуй, и многие с ними не прекращали злых наговоров и настаивали, что нельзя ей доверить войско, пока не выяснится, от добра она или от зла. А выяснить это можно, послав ее в Пуатье, где университет и много ученых—духовных лиц, пригодных к тому, чтобы исследовать подобные дела, и светских лиц, которые обучены искусству допроса и смогут засвидетельствовать правдивость ответа.

У меня не хватило духа спорить с ними, и я согла­сился и сказал о том Жанне. Она ответила:

— В Пуатье? Я знаю, что меня ждет там тяжкое испытание. Но мои голоса мне помогут. Так скорее в путь.

Глава девятая

ГОВОРИТ ДАМА

РАБАТО

Я — дама Рабато, жена адвоката по делам казны в городе Пуатье, и живу в доме Роз, на углу улицы Сент-этьен. Он потому называется «дом Роз», что его фасад расписан по штукатурке вьющимися розами и на него приятно смотреть снаружи, а внутри все тоже устроено хорошо и как прилично нашему положе­нию. Глаза радуются глядеть на все эти резные лари, и тяжелые кресла, и мягкие подушки в цветных чех­лах, и на большой дубовый шкаф, а на нем вырезаны Адам и Ева, а между ними ветвистое дерево, и все это так искусно резано, как живое, и Ева протягивает Адаму большое яблоко. Ах, если бы даже мне пред­ложили переехать во дворец, я бы ни за что на свете не согласилась, так мне нравится наш дом!

А если бы только вы заглянули в мою кухню я увидели, какая там посуда — и медная, и оловянная, и кастрюли, и котлы, и сковороды, и кружки, и кув­шины, и блюда.

Но я не буду отвлекаться и говорить о посторон­них предметах, как бы любопытны они ни были, а по­стараюсь кратко, в немногих словах, изложить вам, что мне известно.

В середине апреля и ближе к его началу, чем к се­редине — а число я не помню,— мой супруг обратился ко мне с такими словами:

— Милая жена, завтра я ожидаю гостью, которая проживет у нас некоторое время, и прошу тебя поза­ботиться и приготовить ей комнату.

На это я ответила:

— Прошу вас сказать мне, что эта за гостья, что­бы я знала, какая из комнат подойдет ей по её зва­нию. И будет ли это комната, где стены затянуты ков­ром с изображением дамы, сидящей под цветущим деревом и играющей с маленькой собачкой, или ком­ната, где на занавесях вытканы виноградные лозы.

На это он ответил:

— Наша гостья по своему происхождению про­стая крестьянка, но послана сюда по велению самого дофина, по важному делу, и навещать ее будут ува­жаемые и ученые люди. Прилично будет приготовить для нее самую лучшую комнату.

Затем он сказал:

— И еще прошу тебя позаботиться о хорошем ужине на шесть или восемь человек, не считая нас с тобой.

— Не беспокойтесь,— ответила я.— Все будет сделано как должно.

Потом я послала служанок проветрить комнату Дамы с собачкой, а сама спустилась на кухню и ска­зала моей кухарке Томазине:

— Завтра прибудет к нам гостья, простая крестьянка, но посланная самим дофином, и надо приготовить хороший ужин.

Томазина всплеснула руками и воскликнула:

— Ох, хозяйка, сидите вы дома и ничего не знаете!

— Конечно,— ответила я.— Я сижу дома, и дома у меня хватает дела, и за всем я сама слежу как должно. Чтобы крыша не протекала и печи не дымили. Чтобы в постелях не было блох, и избавиться от них есть шесть способов, но лучше всего застелить солому в постели чистой простыней, а когда черные блохи прыгнут на простыню, их легче увидеть и поймать на белом. И еще хорошо усеять комнату листьями ольхи, а когда блохи запутаются в них, собрать ветки и выбросить. И от мух тоже великое неудобство, но и здесь мне известно шесть средств, а лучшее из них — это повесить над столом тряпку, смоченную в меду, чтобы они прилипли, и еще можно поставить в комнату миску с соком сырых луковиц, который их убивает. Но и других дел у меня немало. Должна я следить за одеждой, чтобы починить то, что порвано или износилось, и выводить пятна с шерсти и с шёлка соком неспелых яблок. И я должна следить за служанками, чтобы они не торчали зря у окон первого этажа, выходящих на улицу. А то эта негодная Пакерета постоянно переговаривается с подмастерьем портного. И я должна следить за тем, чтобы вечером свечи гасили дыханием или пальцем, а не подолом платья, отчего может быть пожар. Благодарение бо­гу, дела у меня дома достаточно.

Томазина выслушала меня, покачала головой и повторила:

— Ничего-то вы, хозяйка, не знаете.

— Чего же это я не знаю? — спросила я.

— Вот вы сидите дома,— сказала Томазина, — а я хожу на рынок. На мясной рынок и на молочный. И к пирожнику, и в винный погребок, и в лавки, где торгуют рыбой и солью. И в лавку, где продают пря­ности и приправы. И оттого я знаю все новости, где что случается. А вы ничего не знаете, что за гостья посетит нас.

— Бессовестная женщина! — крикнула я.— Сей­час же говори, что тебе известно.

— Я бы давно сказала,— ответила Томазина,— да вы мне не даете рот раскрыть, сами болтаете язы­ком, как ветряная мельница крыльями,— хлоп-хляп, топ-тяп. Не могу же я перебивать вас — это будет не­почтительно. А эта гостья — девушка Жанна из Домреми, и она послана нам по воле неба и голосами свя­той Катерины и святой Маргариты, чтобы спасти Францию от проклятых англичан и этих негодяев-бургиньонов. И уже по всей стране про это слыхали и только про нее и говорят, и некоторые даже счита­ют, что она святая. Вот!

— Что за чепуха! Ходишь и подбираешь всякие сплетни и слухи,— говорю я и поскорей ухожу из кухни. Но, конечно, хотя нельзя верить всему, что болтают слуги, я все-таки волнуюсь в ожидании завт­рашней гостьи.

На другое утро я надеваю свое лучшее платье, очень дорогое, оно досталось мне еще от свекрови. Из брабантского сукна цвета корицы и по подолу и вороту отделано рытым бархатом. И я убираю волосы под головную повязку из самого тонкого полотна и располагаю ее красивыми складками так, чтобы они прикрыли мне лоб, и подбородок, и шею. Потому что я не такая, как некоторые дуры и неряхи, у которых волосы торчат из-под покрывала, и ворот рубашки вылезает из-под ворота платья, и все так измято, что противно смотреть. А когда им укажешь на это, они отвечают, что так они заняты, и прилежны, и работящи, и скромны, что некогда им заботиться о своей внешности. Но всё это ложь, и просто они лентяйки, и нет у них чувства собственного достоинства. Моё хозяйство не меньше их, а я никогда не забываю по­мыть руки и лицо, и причесаться, и надеть кольца на пальцы.