Франц Энгел - Мера Любви

«Острый нос, — подумал Джованни, любезничая с Филиппом, нос, который во все суется, как и мой», — Джованни понравился французский король, возможно, оттого, что Филипп держался спокойно, даже несколько самодовольно, и такая манера ему очень шла.

Ричард же, напротив, тревожился, по тому как он внимательно следил за каждым жестом, за каждым словом Филиппа, было ясно, что английский король отнюдь не избалован добрыми приемами короля Франции и никак не может поверить, что за внешне теплой встречей не скрывается какой-нибудь подвох.

Впрочем, глядя на Филиппа и Ричарда, невольно думалось, что они просто не способны чувствовать одно и то же, напротив, эти два короля соседних держав, привыкшие оскорблять свою взаимную привязанность недоверием, волею Провидения оказались навсегда обреченными испытывать противоположное, ибо родились совершенно разными: шумный, яркий Ричард был словно день, тихий, бледный Филипп — словно ночь. Всем своим существом Ричард как будто излучал солнечный свет, а Филиппа, казалось, окружало лунное сияние. И король Англии постоянно мучился над этой живой загадкой — королем Франции, которую он никогда не мог разгадать, а Филипп привык обманывать и всех вокруг, и самого себя, такова уж была его изменчивая неверная натура. Ричарду приходилось смиряться, Филиппу таиться. Занятые этой вечной борьбой света и тени, они не даровали друг другу счастье, а постоянно грабили один другого. Деятельный Ричард чувствовал себя бессильным рядом с Филиппом, недаром и самый острый меч затупляется, стоит надолго оставить его под лунным лучом, Филиппа же в свою очередь пугала страстность Ричарда, его грубая жажда жизни, и король Франции постоянно защищался от короля Англии, а как известно, лучшая защита — нападение.

Де Бельвар и Джованни, приглашенные остановиться в том же доме, скоро оставили королей наедине. Тем, казалось, было о чем поговорить, но уже на следующий день Ричард явился к своим компаньонам вне себя от душившей его злости.

— Мы уезжаем, немедленно! — закричал он с порога. — Я больше не желаю оставаться под одной крышей с этим мерзким Филиппом!

И Ричард убежал отдавать распоряжения. Не минуло и половины дня, как их галера снялась с якорей и быстрым ходом пошла прочь из порта Генуи.

— Курс на Пизу! — громко объявил Ричард, чтобы позлить провожавших его генуэзцев, соперничающих с пизанцами на море.

— Объясните наконец, что произошло, — попросил короля де Бельвар.

— А где Шарль? — вдруг вспомнил Ричард. — Сбежал, так ведь? — король сокрушенно вздохнул, почти застонал. — Бросил меня, неблагодарный. До чего же не везет мне в этой треклятой жизни. Все время одно и то же, попадаю на сплошных подлецов!

— Вы повздорили с королем Франции? — спросил де Бельвар.

— Повздорили, — сокрушенно повторил Ричард, — да как вам сказать, дорогой Гийом… Я бы с удовольствием с ним поругался, отвел бы душу, но ведь с этим скользким Филиппом даже и поссориться как следует не выходит. Так, цапнули друг друга по носу. Он, шлюха эдакая, говорит мне сегодня: «Если вы меня любите, дайте мне пять галер». Я, конечно, не удержался, вспылил, и чтоб охолодить его, отвечаю, как будто торгуюсь: «Может, вам трех будет довольно?» Так он меня выгнал. Гаденыш, крыска, мелкая благообразная крыска. Болеет он! Да ему бы хорошая клизма не помешала! — Ричард был не на шутку расстроен. — Он меня никогда не любил, он любил только моего брата Жоффруа Бретонского, а когда тот погиб, Филипп меня принялся обхаживать, чтобы хоть какой-нибудь Плантагенет под боком. Сволочь он хорошая, и мелочный, ох уж мне эта его мелочность. Наплевать бы на него раз и навсегда, так сил моих нет от него отстать. С ним я не могу, и без него не могу, околдовал он меня что ли?

Однако Ричард никогда не предавался печали слишком долго, на следующее утро он ни разу не вспомнил про Филиппа, только еще повздыхал, что де Ламэр так жестоко его бросил, не объяснившись.

— И почему это он обиделся? — хмыкал Ричард, рассеяно любуясь берегами Тосканы.

В Пизе сменили корабли на коней, так как ветер дул неблагоприятный. Стоял конец августа. Ехать по старинной римской дороге было одно удовольствие, и Ричард не уставал восхищаться благодатными долинами, приветливо открывавшими свои благоуханные объятья каждому путнику. Король полностью поддался эйфории, в какую его неизменно ввергала красота, в чем бы она ни заключалась, и он то пел в полный голос печальные баллады, то молча ехал поодаль, впереди своих спутников, предоставив наконец Джованни и де Бельвара самим себе. Дорогой они развлекались то осмотром старинных развалин, то охотой.

— Как хорошо жить! — восклицал Ричард. — Какое счастье просто дышать!

И с ним невозможно было не согласиться.

Потом вновь поднялись на борт и скоро прибыли в порт Остии, где короля Англии встречал местный епископ, кардинал Октавиан. Ричард повел себя с прелатом не слишком любезно, заявив, что ноги его не будет в Риме до тех пор, пока в столице христианского мира процветает симония. О том, чтобы отпустить своих компаньонов по делам в Курию, Ричард и слышать не хотел.

— Я так одинок! Еще и вы, друзья мои, собираетесь меня бросить! — сокрушался он.

Но они и сами давно, еще во Франции, решили отложить разбор дела Джованни перед Папой на неопределенный срок, иначе им и до того представлялось немало возможностей уехать в Рим. Де Бельвар с Джованни посчитали благоразумнее обратиться в Курию на обратном пути из Крестового похода. С одной стороны, чем дальше во времени отстояли силфорские события, тем более маловажными они представлялись, что, конечно же, облегчило бы разрешение вопроса, с другой стороны, дела в церковном суде не решались быстро, могло пройти несколько месяцев, даже целый год в бесконечных слушаниях, и они рисковали слишком завязнуть в Риме, а между тем, вполне возможно, их ожидала гибель в Палестине, и тогда вовсе никакого суда не понадобилось бы.

Ричард горячо поддержал решение своих друзей.

— Правда, лучше вам, Жан, вернуться героем-крестоносцем, тогда в Риме никто против вас и пикнуть не посмеет, — заявил король.

Так миновали папскую область и надолго остановились в Неаполе. Там Ричард нашел себе любовника-итальянца. Неизвестно, где король его откапал, совсем еще мальчишку, который говорил на таком диалекте, что его не понимал не только Ричард, но даже Джованни. Неаполитанец очень скоро наскучил королю, и Ричард оставил его без всякого сожаления, чтобы уже на Рождество Пресвятой Богородицы прибыть в Солерно, где вновь стояли долго, так как король советовался со знаменитыми солернскими врачами. После Солерно все столь же медленно, но верно продвигались на юг, то по морю, то но суше, пока наконец не увидели впереди Мессинский маяк и горизонт в парусах.