Алексей Иванов - Сердце Пармы

Когда княгиня вернулась, Вольга лежал на нартах ничком, съежившись, потеряв силы и надежду, только сипло, прерывисто подвывал. В лесу трещали сучьями Калина и князь, тюкали топоры. Княгиня вдруг повернула Вольгу лицом к небу и усадила, словно переломив пополам, с какой-то быстрой, неженской силой. Вольга видел только ее бледные скулы и черные провалы глазниц. Княгиня протянула руку и положила ладонь Вольге на лоб.

Тепло – даже жар – поплыло из-под ладони, шапкой нахлобучилось на голову. «Вот так замерзают...» – подумал Вольга. Но он не замерзал. Жар воротником сел на шею, кольцами пополз вниз по рукам к запястьям, поехал по ребрам. Вольга оживал, даже сердце защемило. По лицу потекла вода растаявшего в волосах льда, набухла каплями щетина. И сквозь текучие размывы Вольга увидел княгиню. Это была его девчонка-ламия, в точности княгиня, но юная, с сияющими глазами и горящим лицом, и алые, тугие губы шевелились, шепча вогульские заклинания.

– Ты?.. – шепотом спросил обомлевший Вольга.

– Я, – улыбнулась ламия. – Это я. Всегда я, Вольга. Ищи меня, жди меня, я тебя люблю...

И прекрасное лицо ламии начало застывать, как вода в ведре, превращаясь в чужое лицо княгини.

Когда Калина и князь прибежали с охапками сухостоя, Вольга, полуголый, дрожал и плясал на нартах, стаскивая заледеневшие кисы.

Кое-как подсушив одежду, они тронулись в путь дальше. Вольга всю дорогу бежал на лыжах рядом с нартами, чтобы не окоченеть. Лишь затемно они добрались до загона и керку.

Всю ночь Вольга не спал. Сидел у чувала спиной к лежакам, досушивал ягу и одежду. Спал князь, спал Калина, но не спала ламия. Она молчала и даже, кажется, не дышала, но Вольга лопатками ощущал тепло от углей ее открытых глаз. Душа его качалась и звенела, как колокол, подвешенный где-то в горле. И, будто бревна в пороге, бились друг о друга две фразы: «Ищи меня теперь, Вольга, до самой смерти...» – а навстречу слова все почуявшего Калины, сказанные украдкой от князя в сенях: «Бойся ее, сотник, трижды сильнее смерти».

А Чердынь встретила их горем. В своей келье отходил старец Дионисий, строитель и игумен Иоанно-Богословского монастыря. Князь и Вольга сразу со двора поспешили в обитель.

Над монастырским холмом надсадно всхлипывал маленький колокол. У раскрытых ворот громоздились лошади, олени, сани, нарты. Во дворе на истоптанном снегу собралась толпа – все без шапок, все крестятся, и у многих на глазах слезы. Дионисий был суров, строг, требователен, и никогда его особо не любили, а как настал его час – сотворенное им добро позвало людей сюда, в монастырские стены. Князь шел сквозь толпу, ему кланялись, и он кланялся.

На крыльце его встретил епископ Филофей с печальным и возвышенным лицом, будто думой был где-то в горнем мире, но повадка его была такая ненавязчиво-хозяйская, словно бы он сам затеял это небывалое и умиленное торжество.

В келье на лавке под лампадой лежал умирающий старик. Рядом, обратившись лицом в угол к аналою, на коленях стоял послушник и читал Псалтырь, лежащую на невысокой тумбе, – он ничего не видел и не слышал, кроме слов своей молитвы.

Дионисий страшно пожелтел; огромные ручищи, пальцами переплетенные на груди, на кресте, казались вилами. Упрямо торчал вверх клин седой бороды. Филофей успел шепнуть, что Дионисий без памяти, и тихонько вышел, прикрыв дверь. Михаил тоже опустился на колени и поцеловал запястье старика.

– Прости, отец, – тихо сказал он.

Вольга истуканом тупо торчал за спиной князя.

Запястье дрогнуло, словно оживленное поцелуем, потом дернулась борода и еще сильнее ввалились щеки старика – он открыл рот.

– Дождался тебя... – едва слышно прошептал Дионисий. – Ты меня прости...

Михаил молчал, склонив голову.

– За слепоту мою... прости... Твоими делами вера... в Перми держится... истинная... Всю жизнь я... от лживой веры... к праведной... бежал, а тебя... не увидел... Прости... Ты, князь... в силе сейчас и в славе... а Филофей... мирской чести... и власти... взалкал... Ты у него... на пути встал... Берегись... Он тебя сгубить хочет... Знаю... Во... вогули...

Грудь старика еле поднялась, и в ней тихо заклокотало – Дионисий хотел что-то сказать, но уже не было сил.

– Берегись... – уже беззвучно повторил он. – Благослови тебя Го... Господь наш И... Ии... сус...

Вольга без мысли и чувства просто стоял и ждал. Князь на коленях все вслушивался и вслушивался в дыхание Дионисия, но тот ничего больше не смог сказать. Бубнил монах.

Дионисия отпели в соборе и похоронили рядом на небольшом кладбище возле алтаря. Князь тоже бросил горсть земли в черную, ледяную могилу, жутко зиявшую среди сугробов.

– А ведь я еще помню пустырь на этом месте, – оглядываясь, задумчиво сказал Вольге Михаил.

Однажды, уже в мае, Вольгу вызвали из гридницы на двор: сказали, ждет его человек от епископа. Вольга сбежал со ступенек крыльца и увидел того, кто шел за их аргишем до Цепелских полян, а на обратном пути разговаривал с княгиней. Это лицо он забыть не мог – узкое, по-вогульски безбородое, с широким тонкогубым ртом и умными, всегда прищуренными глазами. Вольга взрыкнул и схватил посланца за плечо, но тот, ухмыльнувшись, легко сбил тяжелую руку сотника.

– Ты кто таков? – яростно спросил Вольга.

– Не лапай, я тебе не ясырь, – ответил человек. – Я – Леваш, слуга владыки Филофея.

– Ты почто за нами зимой следил? – Вольга потянул меч из ножен. – Я вот тя сейчас к князю сволоку...

– Не сволочешь, – спокойно возразил Леваш. – Иначе и я князю поведаю – о твоих тайнах с княгиней.

На Вольгин пыл словно плеснули стужей, в лицо ударила кровь.

– Какие тайны?.. – хрипло спросил он. – Не было ничего...

– Она велела передать тебе, что завтра на закате будет ждать тебя на Стонущем озере возле трех истуканов.

Вольга прислонился к резному столбу крылечка. Леваш не спеша шел к воротам в проулок. Невидимый кузнец бил по наковальне в груди у Вольги, звезды разлетались в глазах. «Она будет ждать... – повторял Вольга. – Ищи меня, теперь, Вольга, до самой смерти... Бойся ее, сотник, трижды сильнее смерти... У трех идолов на Стонущем озере...»

В назначенный день он переправился на левый берег Колвы и погнал коня вглубь леса по заросшей, давно не хоженой тропинке. Ни русские, ни пермяки не любили Стонущее озеро – дугой изогнувшуюся в чаще былую старицу Колвы, уже полузатянутую болотами. Говорили, что на дне озера лежит кость мамонта – она-то и кричит страшно в безлюдье, стонет. Этого мамонта не взял в свой большой каюк герой Ратег, когда спасал зверей и птиц от Всемирного потопа.

Валежник загромождал тропу, да и конь не хотел идти – фыркал, прядал ушами, мотал мордой, упирался. Вольга соскочил с седла, намотал поводья на сук и, не обращая внимания на обиду коня, быстро пошел один. Тропа вывела его на невысокий бугор, заросший крапивой. Некогда здесь стоял маленький горт, а сейчас были только две ямы от керку и три гнилых черных идола. Вольга оглядывался, ища ламию. За Чердынью, за Колвой и лесами садилось солнце, и длинные красные лучи полого били из-за спины Вольги, качали крапиву и камыш, превращали в кровь черную воду озера. И вдруг комаров словно сдуло в сторону. К берегу по алой воде плыл ком темной пены. Пена вскипела и с плеском прыгнула вверх – из воды встала подплывшая ламия.