Алексей Иванов - Сердце Пармы

– А что с ним за люди?

– Трое сыновей и четверо Михайловых ратников.

На лавках ухмылялись посадские. Нелидова передернуло от нелепости положения. Старый хрен засел в крепости, и что с ним делать? Вострово злился.

– Дурь какая-то!.. – плюнул Нелидов.

Над камской излучиной, над теплыми заливными лугами стелился волшебный бирюзовый туман, по брюхо в котором тихо шли кони. Ночные деревья казались сквозисто-черными высокими соловьиными кострами. Где-то протяжно кричал дергач. Хрупкие майские звезды лампадами усеяли небо. Крестным ходом стройно и торжественно тек над землей Млечный Путь. Нелидов глубоко вдохнул пьяный, вольный запах раннего лета, и ему захотелось забыть обо всем: о походе, о князьях, о татарах, о боярине Вострово...

Вернувшись в шатер, воевода потребовал пива и уже не помнил, как завалился спать. Далеко за полдень его растолкал служка Соколок.

– Вставай, – талдычил он. – Баба к тебе просится, ревьмя ревет...

Едва Нелидов сел на походном топчане, в шатер ворвалась толстая старуха и с воем повалилась в ноги.

– Спаси, воевода, скажи свое слово золотое! – вопила она. – Не вдови меня, глупую бабу, не губи деток! Муж мой богоданный совсем в старости спятил, помилуй старика помешанного! Чего ж это на свете деется, целую войску на полоумного послал!.. Откуда ж горе такое на мою седую голову!..

– Да погоди ты!.. – отпихивая старуху, сморщился Нелидов. Башка его трещала с похмелья. – Не вой!.. Кто такая? Чего надо?.. Соколок, найди рассолу...

– Кривоносиха я, Агафья, мужа-дурака свово жена!.. Не послушал меня благоверный, сидит, ирод, в крепостице своей, как сыч в дупле, сынов сманил... А боярин твой лютожирый войску готовит, меня гнать велел, а к старому и гонцов не слал, сразу за глаза порешил сгубить!.. Смилуйся, батюшка!..

Нелидов застонал. Упрямый боярин готовил приступ Анфалова городка. «Лютожирый... – с ненавистью вспомнил воевода. – Нашла дубина на пень...»

– Сейчас Соколок рассолу добудет, и поедем к твоему хрычу, – сказал Нелидов Кривоносихе.

Анфалова крепостица стояла за городищем, за священной кедровой рощей Пянтега, на высоком холме камской излучины. Хоть и маленькая, но окопанная рвами, она казалась неприступной. По сути это была даже не крепость, не острожек, а мощно и умно укрепленное подворье. Здоровенный, длинный двухъярусный дом, второй ярус которого лежал на повале, составлял напольную сторону. От него крыльями тянулись две крытые стены с бойницами – вроде городней – и углом сходились на кряжистой шестистенной башне, увенчанной шатром. На врага пристально глядели узкие стрельницы, причем растесанные наискось, так, что поразить их можно было лишь из рва, в котором сейчас под солнцем искрилась талая вода и торчали гнилые колья.

Единственные ворота располагались прямо посередке домины. К ним вел узкий дощатый мостик, уже порубленный Кривоносом и валявшийся во рву. Поставленный Анфалом Никитиным почти семь десятков лет назад, городок словно поседел: зной и холод, ветра и дожди закалили могучие бревна до звона, до серебряного блеска.

Нелидов медленно ехал через луг к городку. Старуха семенила сзади. Воевода думал о человеке, который выстроил эту первую в Перми Великой русскую твердыню. Видно, был двинской боярин Анфал Никитин человеком беспокойным. Рассобачившись с Новгородом, бежал в Москву. И там не удержался, сцепился с князем Василием Дмитриевичем, а потому был сослан в Устюг и посажен в поруб.

Однако, знать, не изъели его душу злоба и черная зависть: устюжские сторожа потихоньку выпустили Анфала на волю. Некуда уже ему было деваться, вот он и подался сюда. Выстроил свой городок – тут и жизнь довершил. Вон за холмом высится крест над его последним пристанищем... А городок остался.

На лугу перед ним ратники Вострово готовились к приступу: ладили лестницы и крючья, обматывали стрелы смоляной паклей, сколачивали на телеге мосток, который надо будет перебросить через ров. В небе верещали жаворонки, и работа шла весело, с гоготом. Приступ казался потехой, тем более что и сам старик Кривонос в одних портах сидел за рвом на пороге раскрытых ворот своей домины.

– Ишо, ребяты, башку к плечам гвоздями присадите, а то у меня сабелька-то во-острая, – подзуживал он.

– Глянь, воевода, экий страшенный стариканище объявился! – весело кричали ратники Нелидову, угрюмо проезжающему мимо. – Всем скопом на него навалиться задумали, а то одним-то полком боязно! Супротив эдакой хрычовины хиловат народишко у нас!..

Нелидов спешился и вместе со старухой вышел на край рва. Кривонос оказался тщедушным старичком с жидкой бороденкой и кудряшками вокруг плеши.

– А-а, явилась, старая карга!.. – завопил он, увидев жену. – Да еще воеводу приволокла!..

– Уймись! Не позорь лета свои! – закричала Кривоносиха. – Стыд смотреть на тебя! Изыдь оттудова, сынов выпусти!..

– Прочь пошла, дура! Мало, знать, я тебя колотил, коли ума не вбил! Грех на мне!

– Да кто кого колотил-то? – разозлилась старуха. – Ты меня, что ль, стручок мозглявый?!. О-ой, лишенько мое! Почто меня вовремя Бог не прибрал, позориться-то из-за тебя перед миром оставил! Пропади ты со своей крепостью пропадом, анафема, сынов только не держи!.. Молодцы!.. – обернулась старуха к хохочущим ратникам. – Вы анчихриста этого не запамятуйте, порубите на куски собакам скормить – я вам цельную баклагу хмельного выкачу!.. Всю кровушку до капельки он из меня выпил, белый свет не мил! Из-за него, дьявола плешивого, все глазыньки выплакала, бед претерпела, что матушке-богородице впору!..

– Вой! Вой! – вскочив на ноги, старик плюнул через ров. – Чтоб тебя удар треснул! Чума на тебя, раз ты мужу, коему перед святым алтарем клялась, погибели желаешь!.. Как отобью крепость – власяницу на тебя напялю, в монастырь сошлю, чтоб тебя, густомясую, до гроба там на хлебе и воде мордовали!..

– Кончай балаган! – рявкнул Нелидов. – Ты, старик, чего из княжьего дела потеху устраиваешь? Думаешь, мы со всей Руси сюда приперлись на тебя зубы скалить да галиться? Князю острог пограничный нужен, а ты здесь с женой свары разводишь!.. Выметывайся, пока силком не вышвырнули!..

– Силком?! – закричал старик и быстро сунул руку за косяк. В воздухе свистнул нож и вонзился в землю прямо у сапог отпрянувшего воеводы. – Попробуй силком-то! Ишь ты, выкинуть меня решил! Учит меня, где и как мне собственную жену вразумлять надо! Это мой дом, понял? Я его больше полвека берегу, и никто его у меня не отнял! Кто тебя просил сюда приходить? Кто ты вообще таков здесь? Я – есаул Кривонос! – старик стукнул себя во впалую грудь. – Меня вот таким мальцом, – Кривонос полоснул себя ладонью по бедру, – к себе жить сам Анфал Никитин прибрал – царство ему небесное, святой был человек! Мне – а не тебе, не князю – он крепостицу завещал! Я ее и сторожу! Со мной князь Ермолай за ручку здоровался, а Мишке-княжонку я сопли вытирал! Сам Полюд-богатырь и епископ Питирим у меня бражничали, а Федьку-острожника, татя, щеку клейменую, я один вот где держал!.. – старик потряс стиснутым кулачишком. – Вогулич Асыка с хонтами ко мне соваться боялся, а шибаны татарские подарки слали! Кто меня из пермских князей не знает, не уважает? Спроси Пемданку Пянтежского! Я здесь одиннадцать сынов поднял и восьмерых схоронил – вон кресты за угором! Поди к ним и скажи: тятька ваш прогнил, штаны запачкал, дом свой отдал!..