Алексей Иванов - Сердце Пармы

На следующий день Матвей вошел в горницу Пестрого, пока князя не было, открыл сундук и вытащил кафтан, украшенный соболями, золотом и самоцветами. Здесь, в Перми Великой, Пестрый надел его только два раза: когда освящали часовню на месте срубленной Прокудливой Березы и в день сражения на Искорке. «Небось, больше некуда надевать, всех уже победил... Значит, не заметит», – зло подумал Матвей и, не колеблясь, сорвал с кафтана золотую пуговицу с яхонтом.

На покчинском валу он высмотрел, что шибан Мурад куда-то поехал с ратниками, вывел из конюшни коня Вольги и поскакал в табор. Порвав конем алый шнур ограждения, Матвей остановился у юрты шибана. К нему со всех сторон уже бежали слуги, рабы, стражники. Татарин в броне и с мечом взял коня под уздцы.

– Ты кто? – спросил он.

– Я Матвей, пермский князь! Мне нужен Мурад!

– Шибан поехал на охоту, его нет.

Матвей с высоты седла оглядывал табор. Вроде бы все повылазили из юрт, а Маши, младшей жены шибана, Матвей не видел. В досаде он оттолкнул татарина ногой и тронул коня обратно, но сразу за табором и увидел девчонку – она с ведром шла от реки.

Маша просияла при виде княжича, бросилась к нему, расплескивая воду.

– Так ты и вправду князь? – тараща синие глазища, радостно спросила она, глядя снизу вверх. – Ты к шибану приезжал, да? А где подарки?

Матвей вынул из-за пазухи и небрежно бросил ей пуговицу с яхонтом. И сразу пустил коня вскачь, не слушая, как девчонка кричит вслед: «Князь!..» – и еще что-то. Теперь Матвей был собою доволен.

Когда через несколько дней Матвея позвали к Пестрому, он решил, что кража его открылась. Сердце у княжича заколотилось тяжело и часто, лицо побледнело и стало неподвижным. «Пусть хоть режут – не сознаюсь», – угрюмо сказал себе Матвей. Но звал его не Пестрый – звал епископ Филофей.

Он сидел в горнице княжьего дома, тяжело опершись о посох, и кивнул Матвею на соседнюю лавку.

– Хочу поговорить с тобою, но не как с отроком, – раздумчиво начал он. – Надо бы мне называть тебя князем... Ты не против?

– Не против, – хрипло согласился Матвей.

– Недолго нам осталось делить власть с князем Федором Пестрым. Кто ж тогда будет править землей? Земля без князя не стоит. Отца твоего разбили, и он потерял уважение пермяков. Кому же нести венец? Тебе, больше некому. Поэтому я и называю тебя князем.

Матвей внимательно вгляделся в опущенное лицо Филофея – печальное, озабоченное, доброе. Филофей не лукавил.

– Тебе ведь придется княжить труднее, чем отцу. Он сумел приручить пермяков миром. Но миром уже нельзя вернуть пермяков под твою руку.

– Я покорю пермяков мечом, – твердо сказал Матвей.

– Нет, – Филофей грустно покачал головой. – Это невозможно. Невозможно покорить людей, живущих в лесах, которых ты не знаешь, и владеющих таким же, как у тебя, оружием. С помощью меча тебе князем не стать.

Он замолчал. Матвей соображал, что ему ответить.

– Да и зачем тебе править мечом? – продолжал Филофей. – Меч тебе крепко понадобится для других дел, ведь вокруг столько врагов. Своими людьми ты должен править так, чтобы они тебе пособляли, а не противились. И с их помощью ты одолеешь врагов и добудешь себе великую ратную славу.

– Так что же ты мне хочешь посоветовать? – сердито спросил Матвей. Он чувствовал, что своими рассуждениями епископ огородил его со всех сторон, оставляя только один выход. Но какой?

– Князь Михаил создал свои правила княжения, по-своему умные. А теперь порядок, который учинил твой отец, рухнул под ударами московитов. Тебе надо строить новый порядок, покрепче. Хочешь, я научу тебя, как это сделать?

– Зачем тебе это надо? – подозрительно спросил Матвей.

– Мне жить рядом с тобою и под твоей рукой. Твоя сила – это мое спокойствие. Разве я не прав?

– Сила отца тоже была спокойствием пермских князей, и что?

– А ты умный отрок, – Филофей одобрительно улыбнулся княжичу. – Значит, пермские князья дали твоему отцу мало силы.

– А ты дашь больше?

– Больше.

– Отчего это?

– От того, что Христова церковь богаче и сильнее князьцов.

– Хочешь, чтобы я правил из-под рясы?

Филофей довольно засмеялся.

– Молодец! Ты все понимаешь, Матвей. Давай тогда начистоту. Я предлагаю тебе союз. Тебе нужны победы и слава, а мне – власть. Если у меня будет власть, я дам тебе войско, оружие, деньги, припасы; я закрою тебя собой от Москвы. Богатство татар велико, а земли за Камнем бесконечны – иди, добывай славу, забирай себе все! А я буду следить за порядком в твоей вотчине. Я могу даже не мелькать перед твоими глазами – сяду тихонечко в Усть-Выме. Правь сам! Ну, как тебе такой уговор?

– А что за порядок будет в моей вотчине?

– Я лишу власти пермских князей – с твоей помощью, конечно. Ты вели отныне собирать ясак не им, а храмам в их увтырах. Назначь вдвое высокий оброк, чтобы всегда иметь возможность скостить его. Вели порубить идолов и изгнать шаманов. Не слушай Москву, забирай в свою дружину сыновей пермских князьцов – они будут аманатами, заложниками. Изгони татар, чтобы пермякам неоткуда было попросить подмоги. Если бы твой отец дружил с епископом Ионой, то никогда бы не появился здесь Пестрый.

Матвей глядел, как епископ оживляется речами, и это ему нравилось. Епископ разговаривал с ним как равный, предлагал жизнь яркую и славную, не отягощенную скучными заботами.

– Я согласен, – твердо сказал Матвей. – Рыться в сундуках, слепнуть над ясачными книгами – это не по мне. Я хочу быть воином.

– Что ж, тогда ступай, князь, – облегченно сказал Филофей. – Готовься. Сначала нам надо дождаться, когда отсюда уберется Пестрый. А он уберется, когда уйдут татары. Думаю, ты сам знаешь, что отвечать татарам, когда они захотят уговорить или купить тебя.

Весь вечер, охваченный бурными мечтами о своем будущем, княжич ходил по заснеженному валу покчинского острога, глядел на Колву, на леса, на дальние темные горы, из-за которых поднимался угрюмый ночной мрак. Но перед стеной мрака светлел гребень Полюдовой горы, и Матвею чудилось, что он видит на вершине Полюда огромного всадника в броне с поднятым над головой мечом.

Следующим днем из татарского табора пришел гонец и, кланяясь, позвал Матвея в гости к шибану.

Шибан встретил Матвея возле юрты, согнулся, прижимая руки к сердцу, придержал стремя, пока Матвей спешивался. Вокруг шибана толпились воины, слуги, рабы, а за спиной Мурада Матвей увидел Машу, сиявшую от счастья и восхищенно глядевшую на него.

В своей юрте шибан усадил Матвея на кошму, сам поднес пиалу с мутно-белой бузой из кумыса.

– Много лет на этой земле мы, татары, и вы, русские, жили дружно... – начал шибан.

Матвей не слушал его, разглядывал юрту, ковры, развешенное оружие, посуду, самого шибана – крупного, грузного, еще не старого человека с косичкой бороды, в роскошном халате и меховой шапке, похожей на лодку, с хитрыми и злыми глазами на жирном лице, с перстнями на пальцах, неподвижно держащих дорогую фарфоровую чашу. Шибан говорил о небесной чистоте помыслов своих предшественников – Мансура и Исура; сетовал на жестокость князя Пестрого и равнодушие Михаила, отошедшего от дел; клялся в любви, призывая аллаха; сулил удачу и выгоду от дружбы с ним...