Алексей Мильчаков - Вятские парни

В сумерках вышел за околицу, перелез через изгородь в поповский огород, прислушался. Одни листики на березке шушукаются да редкие звезды перемигиваются. Добрался до задней калитки, толкнул легонько чуть прикрытую дверцу и шагнул в потемки двора. Валентина Ивановна ждала. «Простите меня, не осуждайте! — шепотом сказала она. — Я знаю, что нехорошо поступила, позвав вас сюда… Ответьте мне: стихи о Кирибеевиче ваши? Вы написали их?»

— Да! говорю. — От первого до последнего слова мои. Мне близок Лермонтов. Люблю его «Песню про купца Калашникова». За именами в моем стихотворении знакомые нам люди. Я хотел сказать правду, только правду.

— Я поняла вас, — услышал я совсем близко ее горячий шепот. — Я вам верю. Хорошо, что вы не выдуманный мною, а живой. И в то же время мне боязно, что вы не выдуманный. Вас могут взять на войну. Лучше бы Кирибеевича…

Признание и эта темень — придали мне смелости. Я погладил Валину руку и растерялся, чувствуя, что не я ее, а она меня торопливо, суматошно целует…

О дальнейшем не пишу. Наверное, тебе надоело читать об одном и том же. Да ты пожалуй, и не поймешь меня.

Колька обиделся на Дудникова за слова: «не пишу», «надоело», «не поймешь». Однако Митино письмо не оставил без ответа.

«Ох, Митя, забубенная головушка!

А дальше что? Дальше-то что же? Ведь на самом захватывающем месте ты оборвал, как бывает в кинематографе. Я свищу по-луковицки в два пальца, громыхаю каблуками. Не смей больше скрипеть смычком на моих нервах! Я не скрипка, а твой друг.

Счастливая встреча на поповском дворе была еще летом, когда на огороде зеленела дремучая картофельная ботва, а теперь что? Какие события в твоей жизни произошли за последние полгода? Каково поведение резвого писаря? Не состоялось ли у вас еще дуэли на берету Юмы? Извини за шутку, но меня бесят твои недомолвки. Не из праздного любопытства я наставил вопросительных знаков. Отлично понимаю тебя, и поверь, пойму.

Почему-то кажется, что мне очень не везет. Встречаюсь я с одной девушкой, ты догадываешься — с кем. Но горькое у меня чувство: мне кажется, что она не принимает меня всерьез, что ей просто приятно, когда она кому-то нравится — только и всего. Следую твоему примеру и ставлю точку.

Здание мужской гимназии взяли под казарму. Теперь всю ночь в окнах был свет. На дворе толпились солдаты.

Директор предоставил залу и гостиную своей казенной квартиры для занятий с выпускниками. Уроки с семиклассниками проводились в квартире инспектора.

Семь учеников-старшеклассников, в их числе Федос, пожелали сдать экзамены досрочно, чтобы поступить в военное училище.

«Годы выходят, — думал Федос, — все равно летом или осенью мобилизуют».

Директор и учителя поступок семерки гимназистов поняли по-своему. Они для себя отметили, что, несомненно, благодаря их педагогическому влиянию, решились на патриотический шаг эти смелые мальчики.

Патриоты стали героями дня. Директор прикрепил к ним специальных консультантов для помощи в подготовке к экзаменам.

Федос удивился, когда на второй консультации он увидел Игоря Кошменского.

Так же, как на обычных уроках, тот сидел с небрежно-скучающим видом, рассматривая свои хорошо ухоженные ногти.

На переменке Игоря окружили друзья и почитатели. Они восторженно хвалили его за патриотический поступок.

Федос подошел и услышал, как Игорь ответил на восторженное восклицание друзей:

— Патриотизм? Да, конечно… Однако в этом слове я различаю два смысла. Первый, примитивный — это желание быстрей попасть на фронт и пролить свою кровь за Россию. А второй, главный, — он приподнял бровь, подумал. — Как бы вам объяснить поточнее? Видите ли, родина находится накануне больших потрясений, огромных перемен. Будет смута неграмотных, по-азиатски диких толп. В этой смуте может погибнуть все: и культура, и промышленность — вся Россия. А может родиться Россия новая, государство с таким укладом, как, скажем, Англия или Франция. И вот нужны образованные люди, которые смогли бы руководить стихией. Образованный промышленник нужен… Вот я и тороплюсь.

Конкордийцы по-разному отнеслись к решению Федоса. Говорили, что Федос хочет избежать солдатской лямки.

Аркаша, не без намека, процитировал однажды из Дениса Давыдова:

Колька защищал Федоса:

— Не наговаривай лишнего. Федос будет хорошим офицером. Уж он-то не станет тянуть из солдат жилы и лупить по морде, да и другим не позволит. Жаль, что теперь, когда у него начнется горячая пора, нам неудобно собираться в его квартире.

— Почему неудобно? Квартира большая. Мы ему не помешаем, — возразил Аркаша. — Да и сходимся мы не часто, притом — по вечерам.

В горячке учебных дел Федос не забыл о просьбе Щепина. Постепенно пересмотрел в шкафах всю литературу. Книг, названных Щепиным, ему не попалось.

Видя, что Федос что-то старательно ищет в книжных шкафах, мачеха вспомнила, что лет десять назад или больше отец Федоса какой-то книжный «хлам» в подвале, в ларе запер.

Федоса заинтересовал спрятанный под замком «хлам». Как-то Колька и Вечка пришли к Федосу. Взяв фонарь и связку ключей, они спустились в подвал.

Огромный ларь, заставленный сверху разными банками, горшками, бутылками, стоял в углу. На железной накладке висел проржавевший замок. Помучившись с разными ключами, Федос хотел было сломать замок:

— К черту! Сейчас притащу лом.

— Ну, зачем ломать? — остановил его Вечка. — Дай-ка сюда! — он выбрал из связки один ключ, сунул в отверстие замка: — Подпилочек какой-то бы… Найдется подпилок в доме?.. Хитрая механика. Но мы хитрее.

Вечка повернул ключик, потом взял напильник и стал ширкать по бородке. Через несколько минут замок открылся.

Ларь был доверху набит комплектами журналов: «Образование», «Вестник жизни», «Современный мир», пачками пожелтевших газет: «Эхо», «Новая жизнь», «Светоч», «Вперед»; книгами, брошюрами по философии, истории и политической экономии: Спиноза, Руссо, Вольтер, Герцен, Добролюбов, Чернышевский, Писарев… Среди книг оказалась и «Утопия» Томаса Мора.

Из толстой книги Михайловского выскользнула брошюрка.

Это был «Манифест Коммунистической партии», переведенный на русский язык Погге.

О находке в подвале скоро узнали друзья.

Никогда у Федоса не было так шумно, как в этот рождественский вечер. Пришел и Щепин, уволенный по случаю праздника на целые сутки. Горела люстра. Всем стало как-то по-детски весело при виде елки, украшенной серебряными снежинками и пестрыми игрушками из бумаги и картона. Женю потянуло к роялю. Она взяла аккорд, но тут же стеснительно спряталась за громадный фикус.