Генрик Сенкевич - Меченосцы

— Мы едем в Мальборг, — сказал Збышко, — а когда я вернусь — это одному Богу ведомо!.. Может быть, скоро, может быть — весной, может быть — через год, а может быть, и совсем не вернусь. Понимаешь?

— Понимаю. Ваша милость едете, вероятно, и для того, чтобы сразиться с тамошними рыцарями. И слава богу, потому что ведь у каждого рыцаря есть оруженосец.

— Нет, — отвечал Збышко. — Еду я туда не для того, чтобы вызывать их, и сделаю это только в том случае, если придется во что бы то ни стало; а ты вовсе не поедешь, а останешься дома, в Спыхове.

Услыхав это, чех сперва очень огорчился и стал жаловаться на свою участь, а потом принялся просить молодого рыцаря, чтобы тот не оставлял его.

— Я поклялся, что не покину вас: поклялся крестом и честью. И если с вашей милостью что-нибудь случится, как я тогда покажусь на глаза своей госпоже в Згожелицах? Я поклялся ей, господин, сжальтесь же надо мной, чтобы я не покрыл себя позором в ее глазах.

— А разве ты не поклялся, что будешь повиноваться мне? — спросил Збышко.

— Как же не поклялся? Я во всем клялся, только не в том, что оставлю вас. Если вы отгоните меня, я поеду за вами следом, чтобы в случае нужды быть поблизости.

— Я тебя не гоню и не буду гнать, — отвечал Збышко, — но для меня было бы рабством, если бы я не мог послать тебя куда-нибудь в дальнюю дорогу или отделаться от тебя хоть на один день. Ведь не будешь же ты вечно стоять надо мной, как палач? А что касается боя, то как же ты мне поможешь? Я не говорю про войну, потому что на войне дерутся в строю, все вместе, но ведь на поединке не будешь же ты драться вместо меня? Если бы Ротгер был сильнее меня, то не его оружие лежало бы на нашем возу, а мое — на его. Кроме того, знай, что мне там с тобой будет хуже и что ты можешь подвергнуть меня опасности.

— Как, ваша милость?

И Збышко стал ему рассказывать то, что слышал от Миколая из Длуголяса: о том, что комтуры, не будучи в состоянии признаться в убийстве де Фурси, обвинили во всем его и будут ему мстить.

— Если же тебя схватят, — сказал он под конец, — то ведь не отдам же я тебя им на растерзание, как собакам, а потому могу и сам погибнуть.

Чех омрачился, услышав эти слова, потому что чуял в них правду; однако он еще раз попытался повернуть дело в свою пользу.

— Да ведь тех, которые меня видели, уже нет на свете, потому что одних, говорят, перебил старый пан из Спыхова, а Ротгера — ваша милость.

— Тебя видели слуги, ехавшие за ними, а кроме того, жив старый меченосец, который теперь, должно быть, находится в Мальборге; а если даже он еще не там, так приедет, потому что, бог даст, магистр его вызовет.

На это уж нечего было отвечать, и они молча доехали до самого Спыхова. Там они застали все в полной боевой готовности, потому что старик Толима думал, что либо меченосцы нападут на замок, либо Збышко, вернувшись, поведет их на выручку старому пану. Стража расставлена была всюду, и на проходах по болоту, и в самом замке. Мужики были вооружены, а так как война была им не в диковину, то они ждали немцев с радостью, предвидя знатную добычу. В замке Збышку и де Лорша встретил ксендз Калеб; сейчас же после ужина он показал Збышке пергамент с печатью Юранда: на этом пергаменте он собственноручно записал последнюю волю спыховского рыцаря.

— Он это мне диктовал, — сказал ксендз, — в ту ночь, когда уехал из Спыхова. Вернуться-то он не рассчитывал.

— А почему же вы ничего не говорили?

— Я ничего не говорил потому, что он в тайной исповеди признался мне, что хочет делать. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего!..

— Не молитесь за его душу! Он еще жив! Я знаю это со слов меченосца Ротгера, с которым сражался при дворе князя. Между нами был суд Божий, и я убил его!

— Тем более Юранд не возвратится!.. Разве только Господь Бог спасет его!..

— Я еду вот с этим рыцарем, чтобы вырвать его из их рук.

— Видно, не знаешь ты ихних рук, а я-то их знаю, потому что прежде, чем Юранд приютил меня в Спыхове, я пятнадцать лет был ксендзом в их стране. Один Бог может спасти Юранда.

— И он же может помочь нам.

— Аминь!

Ксендз Калеб развернул документ и стал читать его. Юранд завещал все свои земли и все имущество Данусе и ее потомству, а в случае бездетной смерти Дануси — ее мужу, Збышке из Богданца. В конце исполнение своей воли он поручал покровительству князя: "Чтобы в случае, если что-либо несогласно с законом, князь по своей милости признал законным". Конец этот прибавлен был потому, что ксендз Калеб был силен только в каноническом праве, а сам Юранд, вечно занятый войнами, знал только рыцарские обычаи. Прочтя Збышке документ, ксендз прочел его старшим воинам спыховского гарнизона, которые тотчас признали молодого рыцаря своим господином и поклялись ему повиноваться.

Они думали, что Збышко тотчас же поведет их на помощь старому пану, и радовались, потому что в грудях их бились сердца суровые, охочие до войны и привязанные к Юранду. Поэтому их охватила глубокая печаль, когда они узнали, что останутся дома и что пан лишь с небольшой свитой отправится в Мальборг, да еще не воевать, а жаловаться. Огорчение их разделял чех Гловач, хотя, с другой стороны, он был рад столь значительному увеличению Збышкова богатства.

— Эх, — сказал он, — вот кто был бы рад — старый пан из Богданца. Сумел бы он тут похозяйничать. Что такое Богданец в сравнении с такими землями?!

Но Збышку в эту минуту вдруг охватила тоска по старику; тоска эта часто охватывала его, особенно в затруднительных и тяжелых обстоятельствах жизни, и, обратившись к оруженосцу, он сказал, недолго думая:

— Что тебе сидеть здесь понапрасну? Поезжай в Богданец и вези письмо.

— Если не ехать мне с вашей милостью, так уж лучше я поеду туда, — отвечал обрадованный оруженосец.

— Позови-ка ко мне ксендза Калеба. Пусть толком опишет все, что здесь происходило, а дяде письмо прочитает ксендз из Кшесни, а то и аббат, коли он в Згожелицах.

Но сказав это, он приложил руку к губам, на которых едва пробивались усы, и прибавил, говоря как бы с самим собой:

— Да… Аббат…

И тотчас перед его глазами мелькнула Ягенка, голубоглазая, темнокудрая, стройная, как лань, и со слезами на глазах. Его охватила тревога, и некоторое время он тер рукой лоб, а потом сказал:

— Конечно, девушка, будет тебе горько, но не хуже, чем мне.

Между тем пришел ксендз Калеб, сейчас же усевшийся писать письмо. Збышко подробно диктовал ему обо всем, что случилось с той минуты, когда он прибыл в лесной дворец. Он ничего не утаил, потому что знал, что старый Мацько, хорошенько разобравшись во всем этом, в конце концов будет доволен. В самом деле, Богданца нельзя и сравнивать со Спыховом, который был обширен и богат, а Збышко знал, что такие дела всегда чрезвычайно занимали Мацьку.