Генрик Сенкевич - Меченосцы

Но приехали они ночью, когда ворота города были уже заперты, и им пришлось ночевать у ткача перед стенами. Девушки, легши спать поздно, заснули после усталости и неудобств, сопряженных с длинным путешествием, как убитые. Мацько, которого не могла одолеть никакая усталость, не хотел будить их, но сам, как только ворота были отперты, пошел в город, легко разыскал собор и дом епископа, в котором первой новостью, какую он услыхал, было известие, что аббат умер неделю тому назад.

Он умер неделю тому назад, но, по тогдашним обычаям, шесть дней длились похоронные обряды, само же погребение должно было состояться только сегодня, а после погребения — поминки и обед в память усопшего.

От великого огорчения Мацько даже не стал осматривать город, который он, впрочем, немного знал с тех пор, когда ездил с письмом княгини Александры к магистру; он как можно скорее вернулся в дом ткача, говоря себе по дороге:

— Ну помер — и вечный ему покой. Ничего с этим не поделаешь, но что я теперь стану делать с этими девками?

И он стал думать, не лучше ли оставить их у княгини Александры, или у княгини Анны Дануты, или, может быть, отвезти в Спыхов. Дело в том, что во время пути ему не раз приходило в голову, что если бы оказалось, что Дануся умерла, то не мешало бы Ягенке быть поблизости от Збышки. Он не сомневался, что Збышко будет долго грустить по той девушке, которую полюбил больше всего на свете, но не сомневался и в том, что такая девушка, как Ягенка, находясь тут же, под боком, сделает свое дело. Поэтому, и притом будучи глубоко уверен, что Дануся пропала, он не раз думал, что в случае смерти аббата не следует никуда отсылать Ягенку. Но так как он был несколько охоч до мирских благ, то беспокоило его и наследство, оставшееся после аббата. Правда, аббат сердился на них и грозился, что ничего им не оставит, но что если перед смертью взяло его раскаяние? Что он завещал что-то Ягенке, это было несомненно, потому что об этом он не раз говорил в Згожелицах, так что через Ягенку это и так могло не миновать Збышку. И вот минутами охватывало Мацьку желание остаться в Плоцке, разузнать, что и как, и заняться этим делом, но он тотчас заглушал в себе эти мысли.

"Я буду здесь, — думал он, — хлопотать о богатстве, а мальчуган мой, быть может, простирает там, из какого-нибудь подземелья меченосцев, ко мне руки и ждет от меня помощи".

Действительно, был один выход: оставить Ягенку под опекой княгини и епископа с просьбой, чтобы они не давали ее в обиду, если аббат ей что-нибудь оставит. Но выход этот не вполне понравился Мацьке. "У девушки, — говорил он себе, — и так есть хорошее приданое, а если она и после аббата получит наследство, так женится на ней какой-нибудь мазур, вот и все".

И старый рыцарь испугался этой мысли, потому что подумал, что в таком случае и Дануся, и Ягенка могут пройти мимо рук Збышки, а этого он не хотел ни за что на свете.

— Какую ему Бог судил, та пусть и будет, но хоть одна должна быть обязательно.

В конце концов, он решил прежде всего спасать Збышку, а Ягенку, если придется с ней расстаться, оставить либо в Спыхове, либо у княгини Дануты, а не здесь, в Плоцке, где двор был гораздо великолепнее и где было вдоволь красивых рыцарей.

Обремененный этими мыслями, он быстро шел к дому ткача, чтобы известить Ягенку о смерти аббата, но в душе давал себе слово, что сразу ей этого не скажет, потому что внезапная и печальная новость может повредить здоровью девушки. Придя домой, он застал уже обеих одетыми, даже прифрантившимися и веселыми, как сороки; поэтому он сел на лавку, позвал работников ткача, велел подать себе миску теплого пива, потом нахмурил и без того суровое лицо и сказал:

— Слышишь, как звонят в городе? Угадай же, отчего звонят, потому что нынче ведь не воскресенье, а утреню ты проспала. Хочешь видеть аббата?

— Конечно, хочу, — сказала Ягенка.

— Ну так ты так же его увидишь, как свои уши.

— Неужели он еще куда-нибудь уехал?

— То-то, что уехал. Да разве не слышишь ты, как звонят?

— Умер? — вскричала Ягенка.

— Молись за его душу.

Ягенка и Сецеховна тотчас же стали на колени и звонкими, как колокольчики, голосами стали читать молитву за умерших. Потом слезы градом покатились по лицу Ягенки, потому что она очень любила аббата, который хоть и был резок с людьми, но никого не обижал, делал много добра, а ее, крестницу свою, любил как родную дочь. Мацько, вспомнив, что это был родственник его и Збышки, тоже растрогался и заплакал было, и только когда часть огорчения вышла у него со слезами, взял чеха и обеих девушек в костел, на погребение.

Похороны были пышные. Впереди процессии шел сам епископ Якуб из Курдванова, присутствовали все ксендзы и монахи, живущие в Плоцке, звонили во все колокола, говорились речи, которых никто, кроме духовенства, не понимал, потому что произносились они по-латыни, а потом и духовенство, и все светские особы вернулись к епископу на обед.

Пошел и Мацько, взяв с собой двух пажей своих, потому что, как родственник покойника и знакомый епископа, имел на то полное право. Епископ с своей стороны принял его, как родственника покойного, благосклонно и внимательно, но как только поздоровался, сейчас же сказал:

— Вам, Градам из Богданца, завещаны какие-то леса, а то, что остается и что не пойдет в пользу монастырей и аббатства, должно принадлежать его крестнице, некоей Ягенке из Згожелиц.

Мацько, на многое не рассчитывавший, рад был и лесам, епископ же не заметил, что один из слуг старого рыцаря при упоминании о Ягенке из Згожелиц поднял к небу похожие на увлажненные васильки глаза и сказал:

— Пошли ему Господь, но мне бы больше хотелось, чтобы он был жив.

Мацько обернулся и сердито сказал:

— Молчать, а то совсем осрамишься.

Но вдруг он замолк, в глазах его мелькнуло изумление, потом лицо его стало злым, похожим на волчью морду, потому что на некотором расстоянии от себя он увидел возле дверей, в которые входила княгиня Александра, почтительно изогнувшегося в придворном поклоне Куно Лихтенштейна, того самого, из-за которого чуть не погиб в Кракове Збышко.

Ягенка никогда в жизни не видела Мацьки таким, лицо его исказилось, из-под усов его сверкнули зубы, он мгновенно повернул пояс и направился к ненавистному меченосцу.

Но на половине дороги он остановился и широкой ладонью провел по волосам. Он вовремя вспомнил, что при плоцком дворе Лихтенштейн может находиться только в качестве гостя или, что вероятнее, в качестве посла, и что если бы он, ничего не спрашивая, напал на него, то поступил бы точно так же, как Збышко на дороге из Тынца.

Поэтому, будучи умнее и опытнее, чем Збышко, он поборол себя, снова перевернул пояс, сделал спокойное лицо, подождал, а потом, когда княгиня, поздоровавшись с Лихтенштейном, стала разговаривать с епископом Якубом из Курдванова, подошел к ней; низко поклонившись, он ей напомнил, кто он, и сказал, что почитает ее своей благодетельницей за то письмо, которым она его когда-то снабдила.