Генрик Сенкевич - Меченосцы

— Я скорее пойду под суд, чем стану кланяться меченосцу! — воскликнул Збышко. — Недостойно это моей рыцарской чести.

Повала из Тачева сурово посмотрел на него и сказал:

— Не хорошо ты поступаешь. Те, что постарше, лучше тебя знают, что достойно и что недостойно рыцарской чести. Обо мне люди кое-что знают, а я все-таки скажу тебе, что если б я провинился, то не постыдился бы просить прощения за свою вину.

Збышко смутился, но, осмотревшись вокруг, ответил:

— Земля здесь ровная, утоптать бы ее немного… Чем просить прощения у немца, я предпочел бы сразиться с ним на коне или на ногах, на смерть или неволю.

— Дурак ты, — перебил Мацько. — Как же это ты с послом станешь сражаться. Ни тебе с ним нельзя, ни ему с таким паршивцем.

И он обратился к Повале:

— Простите, благородный рыцарь! Мальчишка совсем избаловался во время войны, пусть он лучше не говорит с немцем, а то еще обругает его. Говорить буду я, буду просить прощения, а если, после своего посольства, немец захочет встретиться со мной, то я охотно выйду против него.

— Рыцарь этот знатного рода, едва ли он с кем-нибудь захочет биться, — ответил Повала.

— Как же это так! Разве у меня нет пояса и шпор? Против меня и князь может стать.

— Не спорю, но лучше не говорить об этом, если он сам не начнет беседы, а то как бы он на вас не обиделся. Ну, помоги вам Бог!

— Пойду хлопать глазами! — сказал Мацько Збышке. — Погоди ты у меня!

И он приблизился к меченосцу, который неподвижно сидел на своем огромном, похожем на верблюда, коне и с величайшим равнодушием прислушивался к тому, что говорят. Мацько во время войны научился по-немецки и начал объяснять немцу на его родном языке, что случилось, сваливая вину на молодые годы и неукротимый характер мальчика, которому показалось, что сам Бог послал ему рыцаря с павлиньими перьями, и наконец стал просить, чтоб Збышке отпустили его вину.

Лицо комтура не дрогнуло. Прямой и неподвижный, с высоко поднятой головой, он смотрел на Мацька своими стальными глазами так равнодушно и так презрительно, как будто бы смотрел не на рыцаря, даже не на человека, а на какой-нибудь бездушный предмет. Владелец Богданца заметил это, и хотя слова его были по-прежнему вежливы, душа его, видимо, начинала возмущаться. Он говорил все с большим принуждением, а на его загорелых щеках выступил румянец. Было очевидно, что при столкновении с этой леденящею гордостью он сдерживался, чтоб не заскрежетать зубами и не разразиться гневом.

Повала, у которого было доброе сердце, заметил это и решил прийти ему на помощь. И он в молодости при дворах: венгерском, рагузском, бургундском и чешском, в поисках рыцарских приключений, которые повсюду прославили его имя, научился по-немецки; поэтому теперь он обратился на этом языке к Мацьку примирительным и нарочито шутливым тоном:

— Как видите, благородный комтур полагает, что все это дело не стоит слов. Не только в нашем королевстве, но и повсюду подростки не отличаются зрелым умом, но такие рыцари, как комтур, не борются с детьми ни на арене, ни в суде.

Лихтенштейн выпятил свои усы и, не сказав ни слова, тронул коня, минуя Мацьку и Збышку.

А у них от бешеного гнева волосы встали дыбом под шлемами, а руки так и хватались за мечи.

— Подожди, проклятый меченосец! — сквозь стиснутые зубы проговорил старый рыцарь из Богданца. — Теперь уж я обрек тебя и найду, когда ты перестанешь быть послом.

Но Повала, также вскипевший, сказал:

— Это потом. А теперь пусть княгиня просит за вас, не то плохо будет мальчику.

Повала поехал за меченосцем, остановил его и повел с ним оживленную беседу. И Мацько и Збышко заметили, что немецкий рыцарь смотрел на Повалу не так гордо, как на них, и это их еще больше обозлило. Через минуту Повала вернулся к ним, дал меченосцу отъехать и сказал:

— Я просил за вас, но с ним ничего не поделаешь. Он говорит, что не станет жаловаться только в том случае, если вы сделаете то, чего он захочет.

— А чего он хочет?

— Он сказал так: "Я остановлюсь, чтобы приветствовать мазовецкую княгиню; пусть они подъедут, слезут с коней, снимут шлемы и, стоя с обнаженными головами, попросят у меня прощения".

Тут Повала взглянул на Збышку и добавил:

— Это тяжело для людей благородного происхождения… я понимаю, но Должен предостеречь тебя, что если ты этого не сделаешь, то кто знает, что ожидает тебя: может быть, топор палача.

Лица Мацьки и Збышки словно окаменели. Снова наступило молчание.

— Ну так как же? — спросил Повала.

Збышко ответил спокойно, с такой серьезностью, как будто в одну минуту сделался на двадцать лет старше:

— Что ж делать? На все воля Божья!

— Как так?

— Да так, что, если б у меня было две головы и палач собирался бы отсечь мне обе, — так честь-то у меня одна, и позорить ее я не могу.

Повала сделался серьезным и, обратившись к Мацьке, спросил:

— А вы что скажете?

— Я скажу, — угрюмо ответил Мацько, — что этого малого я воспитывал с колыбели. Наш род от него зависит, я уже стар, но вымаливать прощения он не может, хотя б ему суждено было погибнуть.

Его суровое лицо задрожало, и вдруг любовь к племяннику вспыхнула в нем с такой силой, что он обхватил его своими, закованными в железо, руками и воскликнул:

— Збышко! Збышко!..

Молодой рыцарь изумился и, в свою очередь, обняв дядю, сказал:

— Ах, я и не знал, что вы меня так любите…

— Вижу, что вы настоящие рыцари, — сказал взволнованный Повала, — а коль скоро молодой человек поклялся мне честью явиться на суд, то я не стану брать его под стражу: таким людям, как вы, можно верить. Надейтесь! Немец целый день пробудет в Тынце, значит, я увижу короля раньше и представлю ему дело так, чтоб меньше разгневать его. Хорошо, что я успел переломить копье, это великое счастье.

Но Збышко сказал:

— Если уж мне придется сложить голову, то пусть бы у меня было хоть утешение, что я продырявил панцирь меченосца.

— Честь свою защищать ты умеешь, а того не понимаешь, что своим безумным поступком опозорил бы весь наш народ, — сердито ответил Повала.

— Понимать-то я понимаю, — сказал Збышко, — но поэтому-то мне и жаль…

Повала же обратился к Мацьке:

— Знаете что? Если этому подростку каким-нибудь образом удастся вывернуться, то вы должны надеть ему на голову шапочку, как делают с соколами. Иначе он не умрет своей смертью.

— Ему удалось бы вывернуться, если б вы утаили перед королем то, что случилось.

— А с немцем я что сделаю? Ему языка узлом не завяжешь!

— Верно! Верно!..

Они повернули обратно ко двору княгини. Слуги Повалы, которые перед этим смешались с людьми Лихтенштейна, теперь присоединились к господину. Издалека из-за мазовецких шапок виднелись развевающиеся павлиньи перья меченосца и его сверкающий на солнце шлем.