Генрик Сенкевич - Меченосцы

Но под вечер поднялся ветер, развеял туман, очистил небо и открыл закат. Снег стал голубым, потом фиолетовым. Мороза не было, но ночь обещала быть ясной. Люди снова ушли со стен, кроме стражи; вороны слетели с виселицы к лесам. Наконец небо потемнело, и наступила полная тишина.

"На ночь ворот не отворят", — подумал Юранд.

И на минуту пришло ему в голову вернуться в город, но он сейчас же оставил эту мысль. "Они хотят, чтобы я стоял, — сказал он себе. — Если я поверну и поеду, они, конечно, не пустят меня домой, а окружат, схватят, а потом скажут, что ничего не должны мне, потому что силой захватили меня…"

Невероятная, с изумлением отмечаемая всеми современными хрониками выносливость польских рыцарей к холоду, голоду и неудобствам порою давала им возможность совершать подвиги, на которые не способны были гораздо более изнеженные люди Запада. Юранд же обладал этой выносливостью еще в большей мере, нежели другие; и хотя голод давно уже мучил его, а вечерний мороз проникал сквозь покрытый железом кожух, все же он решил ждать, хотя бы ему предстояло умереть перед этими воротами.

Но вдруг, еще раньше, чем воцарилась совершенно тьма, он услыхал за спиной скрип шагов по снегу.

Он оглянулся: со стороны города к нему приближалось шесть человек, вооруженных копьями и алебардами, а в середине между ними шел седьмой, опиравшийся на меч.

"Может быть, им откроют ворота, и я въеду с ними, — подумал Юранд. — Хватать меня силой они не станут, не станут и убивать, потому что их слишком мало; но все-таки, если они на меня нападут, это будет значить, что они ни в чем не хотят сдержать слова — и тогда горе им".

Подумав это, он поднял стальной топор, висящий возле седла, такой тяжелый, что он был тяжел даже для обеих рук обыкновенного человека, и направил коня навстречу приближавшимся людям.

Но они не думали на него нападать. Напротив, кнехты тотчас воткнули в снег древка копий и алебард, а так как ночь была еще не совсем темная, Юранд заметил, что оружие слегка дрожит в их руках. Седьмой, казавшийся их начальником, поспешно протянул вперед левую руку и, обратив ладонь пальцами кверху, спросил:

— Вы рыцарь Юранд из Спыхова?

— Я…

— Хотите ли выслушать, с чем я прислан!

— Слушаю.

— Сильный и могущественный комтур фон Данфельд приказывает сказать вам, господин, что пока вы не сойдете с коня, ворота не будут для вас открыты.

Юранд с минуту сидел неподвижно, потом слез с коня, к которому в тот же миг подскочил один из копьеносцев.

— Оружие тоже должно быть отдано нам, — снова заговорил человек с мечом.

Властелин Спыхова поколебался. А что, если они нападут на него безоружного и затравят, как зверя? Что, если схватят его и бросят в подземелье? Но потом он подумал, что если бы должно было быть так, то их все-таки прислали бы больше. Если бы они должны были броситься на него, то сразу лат они не пробьют, а тогда он может вырвать оружие у первого попавшегося и перебить всех, прежде чем подоспеет к ним подмога. Ведь они же знали его.

"И если бы они хотели пролить мою кровь, — подумал он, — то ведь для того я сюда и приехал".

Подумав так, он сперва бросил топор, потом меч, потом мизерикордию — и стал ждать. Они схватили все это, потом человек, говоривший с ним, отойдя на несколько шагов, остановился и заговорил вызывающим, громким голосом:

— За все обиды, нанесенные тобой ордену, ты, по приказанию комтура, должен надеть вот этот мешок, который я тебе оставлю, привязать веревкой к шее ножны меча и смиренно ждать у ворот, пока милость комтура не откроет их перед тобой.

И вскоре Юранд остался один в темноте и молчании. На снегу перед ним чернел мешок и веревка, он же стоял долго, чувствуя, как в душе у него что-то ломается, что-то умирает и что через минуту он уже не будет рыцарем, не будет Юрандом из Спыхова, а будет нищим, рабом, безымянным, бесславным.

И прошло еще много времени, прежде чем он подошел к мешку и проговорил:

— Как же я могу поступить иначе? Ты, Господи, знаешь: если я не сделаю всего, что они приказывают, они задушат невинное дитя. И ты знаешь, что для спасения своей жизни я бы этого не сделал. Горек позор… горек… Но и тебя оскорбляли перед смертью. Ну, во имя Отца и Сына…

И он нагнулся, надел на себя мешок, в котором были прорезаны отверстия для головы и рук, а потом повесил на шею ножны меча — и потащился к воротам.

Он не нашел их отпертыми, но теперь ему было уже все равно, откроют ли их ему раньше или позже. Замок погружался в молчание ночи, только стража время от времени перекликалась на выступах стен. В стоящей у ворот башне светилось вверху одно окошечко; прочие были темны.

Ночные часы текли один за другим, на небо поднялся серп месяца, озаривший мрачные стены замка. Настала такая тишина, что Юранд мог слышать биение своего сердца. Но он совсем онемел и окаменел, точно из него вынули душу, и не отдавал уже себе отчета ни в чем. Осталась у него только одна мысль, что он перестал быть рыцарем, Юрандом из Спыхова, но кто он теперь — этого он не знал… Иногда ему мерещилось, что среди ночи, от повешенных, которых он видел утром, тихо идет к нему по снегу смерть…

Внезапно он вздрогнул и проснулся совсем:

— О, Господи, Иисусе милостивый! Что же это?

Из высокого окошечка стоящей у ворот башни донеслись еле слышные звуки лютни. Юранд, едучи в Щитно, был уверен, что Дануси нет в замке, но этот звук лютни среди ночной тишины мгновенно взволновал его сердце. Ему показалось, что он знает эти звуки и что это играет не кто иной, как она, его дорогое, возлюбленное дитя… И он упал на колени, молитвенно сложил руки и, дрожа, как в лихорадке, стал слушать…

Вдруг полудетский и как будто бесконечно грустный голос запел.

Юранд хотел откликнуться, выкрикнуть дорогое имя, но слова застряли у него в горле, точно их сжал железный обруч. Внезапный порыв горя, слез, отчаяния овладел его сердцем, и он упал лицом в снег и стал про себя взывать к небесам, как бы произнося благодарственную молитву:

— О, Господи Иисусе, ведь я еще раз слышу дочь свою. О, Иисусе…

И рыдания стали сотрясать его гигантское тело. А вверху грустный голос пел дальше, среди невозмутимой ночной тишины.

Рано утром толстый, бородатый немецкий кнехт стал бить ногой по бедру лежащего у ворот рыцаря.

— Подымайся, пес… Ворота отперты, и комтур приказывает тебе предстать перед ним.

Юранд как бы очнулся ото сна. Он не схватил кнехта за горло, не раздавил его в железных своих руках; лицо у него было тихое и почти смиренное; он встал и, не говоря ни слова, пошел за солдатом в ворота.

Только что он прошел их, как за спиной у него послышался лязг цепей, и подъемный мост стал подниматься вверх, а в самих воротах упала тяжелая железная решетка…