Милий Езерский - Марий и Сулла. Книга вторая

— Как бьешь? — воскликнул Сулла и, вырвав у нее бич, взмахнул им изо всей силы.

Плебей, подпрыгнув на полу, привстал, но тотчас же грохнулся в беспамятстве.

— Эй, вы, — крикнул господин рабам, — облить его холодной водой и…

Задумался.

— …освободить, простить, — подсказала Метелла.

— Нет, — воспротивился Сулла, — мне некогда возиться с лишним врагом. Их и так у меня много.

— Что же прикажешь? — спросил один из невольников.

— Обезглавить, а труп бросить в Тибр.

Метелла больше всего любила удовольствия и наряды. На пиршествах она блистала баснословно дорогими одеждами, заказанными у лучших портных Эллады, и когда появлялась в них, сверкая драгоценными камнями и жемчугом в волосах, жены сенаторов и всадников сходили с ума от зависти.

Красивая и привлекательная, она знала, что нравится мужу.

Сулла наблюдал за нею — развратница стала верной женою. Это радовало его, но он, холодный и равнодушный, принимал все как должное: и внимание жены, и ее любовь, и безукоризненное поведение. Никогда не вспоминал он ее прошлого, никогда не говорил с ней резко или грубо, и если иногда повышал голос, она подчинялась ему, стараясь угодить во всем, и целовала его руки, как рабыня, невзирая на строгий запрет мужа.

Зная о пристрастии Суллы к пирам, Цецилия часто устраивала их, тем более, что и ее самое они развлекали.

Приближался день ее рождения, и в доме готовились к празднеству.

Сулла решил пригласить самых близких друзей и знакомых.

В этот день Метелла обходила дом в сопровождении Ойнея, заведующего хозяйством. Это был лысый грек, раб-атриенсис, [3] Слуга, в ведении которого находится атриум, imagines, картины, столовая посуда и пр. прослуживший в этой должности более тридцати лет при жизни Марка Эмилия Скавра..

Обширный атриум сверкал. Мифологические картины на стенах блестели свежей краской, кресла и биселлы были установлены на пушистых коврах, а в таблинуме столы, прикрепленные к стенам, устланы пурпуром с изображением нагих дев, напоминающих о молодости; вазы с дорогими цветами стояли на треножниках и круглых столиках.

В кухне повар потел и суетился у огромного, ярко пылавшего очага, кричал и драл за уши медлительных помощников; эфиопы-истопники, переругиваясь, носили дрова; служанки-delicatae перекликались в кубикулюмах на варварских наречиях; брадобреи, завивальщицы волос были готовы по зову господ к их услугам.

Метелла осталась довольна порядком, и, поблагодарив грека, протянула ему руку. Тот поцеловал, преклонив колено.

— Давно ты уже у нас, Ойней, — сказала госпожа, — ты верно служил старому господину, и я хочу наградить тебя…

— Госпожа моя, лучших хозяев, чем ты и твой покойный супруг, я не встречал в жизни…

— Я хочу отпустить тебя на волю…Радость сверкнула в черных глазах Ойнея.

— Пусть воздадут тебе боги за твою милость, госпожа! — воскликнул он. — Но куда я поеду? Что буду делать? Родины у меня нет… То, что было, лежит в развалинах… Отечеством моим стал Рим…

— Чего же ты хотел бы от нас? — удивилась Метелла, не ожидавшая отказа.

— Госпожа, позволь служить тебе и господину до самой моей смерти!

Метелла молчала, потом тихо сказала:

— Ты, Ойней, честный и верный человек. Я посоветуюсь с господином, чем тебя наградить.

Она подошла к зеркалу, вделанному в стену: гладкая металлическая поверхность отразила лиловую тунику, вышитую золотом, надетую поверх второй, прозрачной, белую грудь и руки как бы выточенные из мрамора; красные полусапожки с тесьмами, усаженными жемчугом, облегали ноги, а из волос, зачесанных в форме башни, торчали золотые и серебряные шпильки, сверкая рубинами и сапфирами.

«Понравлюсь ли ему? — подумала она. — А вот и он!» Сулла вошел в атриум и улыбнулся, увидев грека на коленях.

— Ты что, Ойней? Уж не влюбился ли в госпожу? Атриенсис испуганно вскочил. Сулла, смеясь, похлопал его по плечу и повернулся к Метелле:

— Что случилось, Цецилия? Жена объяснила.

— Да, наградить тебя нужно, — сказал Сулла. — Может быть, ты согласишься стать вольноотпущенником, если я подарю тебе лучшую лавку? Или доходный дом? Или виллу? Или дам денег на покупку лупанара?

— Воля твоя.

— Знаешь лупанар у Делийского моста? Это лучший в Риме: он приносит большие доходы и славится самыми красивыми девушками… Но лено уклонялся от платежа налогов, и эдилы посадили его в тюрьму; лупанар будет продан с публичного торга. И ты его купишь, Ойней!

— Воля твоя, — повторил грек, волнуясь: на лице его выступили красные пятна, а глаза жадно блестели.

— Я женю тебя на лучшей девице этого дома, — продолжал Сулла, — и ты будешь с ней счастлив. Хорошо?

Ойней упал на колени, схватил полу тоги и прижался к ней губами.

— О, господин! Ты добр не менее госпожи, и я всю жизнь буду молиться Зевсу-громовержцу о вашем здоровьи и благоденствии.

— Встань! Завтра получишь свободу и деньги, увидишь Тукцию. Она хороша и прекрасно знает свое ремесло. Иди.

Он остановился перед позолоченным изображением крылатой Фортуны, осмотрел статую Юпитера, Минервы, Нептуна, Аполлона, Дианы и Цецеры — и остался доволен.

— Благодарю тебя, Цецилия, — улыбнулся он. — Прикажи подать на пиршестве абидосские устрицы и вина не сегодняшнего и не прошлого консулата, а также левкадское, лесбосское, тавосское, косское, хиосское, кумское и родосское.

— А сколько будет гостей?

— Не меньше трех граций и не больше девяти муз. Это значило, что число собравшихся не превысит девяти человек и что они поместятся за одним столом.

— Кто же?

— Какай любопытная? Увидишь. И он похлопал ее по щеке.

За столом возлежали Сулла, Цецилия, верховный жрец Метелл Далматский, Люций Лициний Лукулл, консул Помпей Руф, молодой всадник Тит Помпоний, гистрионы Росций и Эзоп и канатная плясунья Арсиноя.

Беседа велась о виллах, о лучших местностях Италии, уготованных самими богами для отдыха, о морских купаниях, и Сулла утверждал, что его вилла близ Путеол, расположенная недалеко от морского берега, является чудом мира.

— Она находится в великолепном саду, — говорил амфитрион, — не уступающем садам Гесперид, а рядом шепчет солнечно-сапфировое море. И кругом тишина. Что может быть лучше для отдыха?..

— Конечно, твоя путеолская вилла прелестна, — сказал Росций, — но и Байи с их теплыми водами хороши. Вилла Мария…

— Да, прекрасна, — быстро продолжал Сулла, — но она не для плебея. Старый Марий уподобился женщине, и несколько дней в году, которые он там проводит, памятны для окрестных жителей. Что он там делает? На песчаном морском берегу нежит, как боров, свою грузную тушу, и невольницы моют ее, выщипывая волосы; потом он купается и пьет из серебряного сосуда, употреблявшегося при служении Вакху…