Юрий Хазанов - Знак Вирго

Однажды, еще зимой, часов около десяти вечера, Юра сидел в столовой, читал. Спать не хотелось, было тихо: брата Женю уложили, новые соседи за стенкой, в бывшем кабинете, вроде угомонились; к ним часто хаживали гости, все говорили громкими голосами, а потом начинали петь про Стеньку Разина и про камыш. Но вообще-то милиционер Леонид Степанович и его жена Вера люди были хорошие: не скандалили ни на кухне, ни в коридоре, ни разу не обозвали Юрину мать или бабушку врагами народа или как похуже. А у бабушки характер — не дай Бог! Юре часто хотелось не так еще назвать ее… И она умела первая со всеми поругаться: с Валей, дочерью покойной уже няни-Паши, с самим Юрой, даже с тихими-претихими братьями-художниками, которые жили теперь в самой маленькой, шестиметровой комнате, где когда-то обитал сначала Юрин отец — еще квартирантом-студентом, а потом мамин брат, дядя Володя, до того, как женился на учительнице Анне Григорьевне.

Перед Юрой лежала сейчас книга про Шерлока Холмса, но он не мог полностью сосредоточиться даже на «пляшущих человечках»: взглядывал на часы, прислушивался к звукам с лестницы, с минуты на минуту ожидая, как повернется в дверях ключ и из передней раздастся ненавистное кряхтенье Александрушки — она будет снимать свои проклятые боты. Потом пойдет в комнату — не в свою! — потом начнет шмыгать в ванную. С ней в одной комнате спит сейчас не только Юра, но и Женя — в своей кровати с сеткой, натянутой на желтые металлические жерди, — а ей все хоть бы хны! Торчит за своей ширмой, не платит и никуда не съезжает…

В дверь позвонили. Три раза. Кто так поздно? Может, Александрушка ключи потеряла? Тогда не надо открывать. Пусть ночует на лестнице. И кряхтит там сколько хочет… А может, это Анна Григорьевна с дядей Володей, они всегда поздно приходят в гости. Тогда хорошо: чай начнут пить, разговаривать, Юра с ними засидится и не заметит, как Александрушка заявилась, а когда отправится спать, она уже будет в своей постельке храпеть…

Надежда Александровна пошла открывать дверь. Юра услышал, как в передней щелкнул английский замок — один раз, второй… дверь закрылась. Было тихо, голосов не различить. Кто же там?.. Уже из коридора до него донесся голос… такой знакомый голос… И вот отец входит в комнату.

Он совсем не изменился, только одет необычно: какая-то ядовито-зеленая бумазейная гимнастерка и такие же брюки, сапоги. Даже очки, и те другие.

Прошлое для Юры сразу окончилось, наступило обычное настоящее: отец с ними, что еще надо? Их дом ломился от гостей — Беловы, родственники, Ставрогин-Дьяконов, жены друзей, чьи мужья арестованы… Всех не перечислить. Александрушка чуть не на следующий день скрылась в неизвестном направлении; с новыми соседями у отца сразу установились хорошие отношения: с милиционером Степанычем они выпили, поговорили о международном положении, с братьями-художниками обменялись молчаливыми улыбками.

Жизнь входила в колею. Вскоре отец начал ездить на работу, откуда приходил теперь значительно раньше, и за ним уже не присылали машину. Зато, как и прежде, делал вкуснейшие бутерброды Юре и Жене; как прежде, шутил и пел забавные тирольские песни, смешно коверкая немецкие слова; как прежде, уходил изредка в театр или в гости с Надеждой Александровной. С Юрой он побывал у двух своих старших братьев — у одного из них Юра довольно долго жил, пока отец был в заключении; другой — на это время прекратил всякое общение с их семьей, чего Надежда Александровна не хотела ему простить, но отец, видно, придерживался другого мнения.

(И я, беспринципный старый хрен, не нахожу в себе сейчас — не в пример некоторым моим друзьям-ригористам — ни охоты, ни права осуждать дядю Михаила и подобных ему. Ну, не все родятся, чтобы закрывать собой амбразуры — иначе количество трупов на квадратный километр планеты стало бы неизмеримо больше. Особенно в нашей стране.)

Самуил Абрамович вернулся из заключения раньше срока. Однако, был ли он реабилитирован, так и осталось неясным. Впрочем, Юра в бесчисленных анкетах осмеливался не упоминать об аресте отца. И никто его ни разу не засёк: видимо, никто и не читал этих анкет. А где надо, все равно, обо всем помнили — иначе не вызывали бы отца в течение нескольких последующих лет к следователю в недра Бутырской тюрьмы…

Совсем расхотелось Юре в последнее время ходить в школу. И вообще-то неинтересно, тошно, но главное — из-за Факела Ильина. Просто озверел парень: дразнит и дразнит, козявка такая! Неизвестно из-за чего, зачем. Без отдыха — и на уроках, и на перемене. У Юры от обиды глаза начинают внутри круглеть, он ничего не соображает: ни что Факелу сказать, ни как учительнице ответить, если во время урока… Неужели Факел сам не понимает, как неприятно? Кажется, кто-кто, а он должен понимать. Недавно на переменке… идет по залу, а Лесин ему:

— Эй, Фонарь, пойди сюда!

Факел подошел и молча ударил Лесина в подбородок.

— Ты что? — крикнул тот и рукой закрылся.

— Дурак длинноносый, лопоухий, ненормальный, — спокойно перечислил Факел. — Еще получишь!

— Правильно, — сказал Божко. — Д-дай ему, Фёкла!

— А ты молчи, заика паршивый, — так же спокойно сказал Факел и кинулся на Божко, хотя тот мог побороть его одной левой.

— Т-ты с-с ума с-сошел? — говорил Божко, отстраняя его, а Факел все лез и лез. — Р-ребята, да что он?.. З-злой к-какой…

— Какой есть, на переделку не лезть, — сказал Факел и отошел. — Знаешь, какой породы Баскервильская собака? — спросил он у Юры, словно ничего не произошло.

— Баскервильской, наверное, — ответил тот.

— Сам ты баскервильской. Она — мастиф. Даже помесь мастифа с догом… Пошли сегодня после уроков ко мне? Только чур я Айвенго!..

Родители Факела целый день на работе, Юра их ни разу не видел, а дома всегда тетка — добрая до невозможности, всему верит, и такое впечатление, что побаивается племянника. Называет она его «Федя», но когда Юра однажды назвал его тоже так — думал, лучше будет, — Факел прикрикнул:

— Перестань! Я же тебя не называю «Петя» или «Вася»…

В тот раз, когда они пришли, тетка, как всегда, спросила:

— Что в классе-то было, Федя?

— А чего было? Два «неуда» схватил, замечание от заведующей и еще рояль в зале разбил… Черные ноты в одну сторону, белые в другую…

— Ой! — сказала тетка. — Как же так?

— Очень просто. Долго ли умеючи?

— Зачем ты, Факел? — сказал Юра. — Неправду он говорит.

— А чего она всегда пристает?! «Что в классе, что в коридоре, что во дворе?..» Надоело! Дел у нее других нет…

— Ну, ладно, ну, перестань, Федя, — сказала тетка. — Что ты, в самом деле? Поиграйте лучше. Я сейчас покушать сготовлю.

Они пошли в другую комнату и начали сражаться с переменным успехом. Но в конце-концов Юра сбросил его с коня на диван, прижал и завопил: