Юрий Хазанов - Знак Вирго

Но мне уже скучно, я смотрю в окно и думаю: вон тот дом слишком неказист. А позади этого грязного куба из старых кирпичей — уродливый холм с кипарисами, которые нещадно гнет ветер.

И в тот же миг дом бесшумно рушится, стены исчезают, словно были из дыма или из теней, а сзади вырастает прекрасная гора, и вершина ее касается облаков…

Чтобы избавиться от этого странного видения, я выскакиваю из дома и бегу от самого себя, стараясь не смотреть, не видеть, не думать…

Но через какое-то время останавливаюсь, бледный, в холодном поту. Мне опять одиноко. Мне ее нехватает.

И вот она уже приближается, эта женщина, и смотрит на меня, и ее взгляд предлагает тело, а также — кто знает? — душу…»

Юра слушал без всякого интереса, крутил чайную ложку, изредка звенел ею, и Надежда Александровна поглядывала на него с досадой. Его внимание привлекли лишь слова о «трепещущей груди» и о «предлагаемом теле». Он вспомнил, как на днях Борька Боярин во дворе сказал небрежным тоном, что две девчонки должны тут сегодня прийти, со Спиридоновки, с ними можно всё делать. Юра не совсем хорошо знал, что значит «всё», но не стал уточнять, а удовлетворенно кивнул головой: мол, ясно, о чем разговор…

Девчонки действительно пришли, под вечер, когда почти уже стемнело, Юра и не разглядел их толком от волнения и, как зовут, не узнал. Они вчетвером «тусовались», как сказали бы сейчас, в конце двора, возле красной кирпичной стены, недалеко от помойки; разговор, в основном, поддерживал Борька — обо всем: о школе, о погоде, о кинокартинах, а Юра изредка вставлял какое-то умные слова. Девчонки тоже не отличались красноречием. Одна из них непрерывно хихикала и толкала в бок подружку, другая ни к селу, ни к городу поведала вдруг, что летом в деревне слышала такую частушку, сказать? «Фортепьяно, фортепьяно, музыкальный инструмент! Ты скажи мне, милый, прямо, меня любишь или нет?..» Она пропела это неожиданно приятным голоском, и Юра сразу решил, что она будет его… Но и после этого решения они долго еще разговаривали неизвестно о чем.

Уже совсем стемнело, девчонки сказали, что пора домой.

— Пошли провожу, — сказал Борька одной из них, и они сразу скрылись в темноте двора.

— Я догоню! — крикнула та, что осталась с Юрой. Ему показалось, она приподняла голову и вопросительно смотрит на него.

И тогда он, сжав зубы, зажмурившись, шагнул к ней, взял за плечо одной рукой, а другую сунул за ворот платья и сразу ощутил в пальцах тугой теплый комок. Оба застыли, даже не дышали. Потом она чуть двинулась, не то ближе, не то отдаляясь, а он крепче сжал руку и стал ощупывать это живое чудо, о котором до сих пор только читал и с которым мысленно делал всякое перед тем, как уснуть.

— Тише, больно, — прошептала она, и он сразу выдернул руку.

Девчонка тут же убежала, а Юра пошел домой не прямо через двор, а вкруговую, чтобы подольше оставаться наедине с собой и своим поступком.

Он ждал этих девчонок и на другой день, и на третий, но они больше не пришли…

Григорий Богданович продолжал читать:

«…Нет, не желаю любви, — шепчу я самому себе. — Надоело все. Хочу оказаться за тридевять земель…

И вот я уже в другой стране, где воздух одуряет новыми запахами, небо — как желток, деревья высоки и все без листьев, а люди говорят на языке, которого я не понимаю… Какая тоска…

Глаза бы мои ничего и никого не видели! — родится во мне раздраженная одинокая мысль… И ночь, слишком черная, чтобы быть настоящей, тут же опускается вокруг, погребает меня, заставляет умолкнуть удары моего нелепого сердца.

Я, наверное, болен. И я совсем один, всеми покинут. О, где же те яркие, весенние дни, когда у меня были друзья — он, и он, и она?!.. Где они?

Что означает этот шум?.. Это же их… их голоса! Вот они все здесь, подле меня — он, и он, и она!.. Я чувствую себя таким сильным… легким. О, если бы я мог летать!.. Улетел бы от этого шума!..

Друзья, прощайте, прощайте! Ветер несет меня, как листок. Помните обо мне! Не забывайте…

Я лечу, лечу по небу, не останавливаясь, и подо мной — кучи камней и сора, темные ямы и впадины: земля кажется покрытой грязью и коростой. Как я мог жить на ней!

Но мало-помалу полет утомляет меня, я начинаю думать о своем городе, своем доме.

О, если бы только вернуться домой, где все так знакомо! Пускай в грязь!..

Через мгновенье я снова у себя в комнате, среди своих книг, и рядом со мной та же маленькая и нежная женщина. Она смотрит на меня, готовая выполнить все…

Нет, не хочу, чтобы всякое мое желание тут же выполнялось! Лучше вообще ничего не желать! Надоело!

И вот, чувствую, как становлюсь вялым, порожним, неразумным, как новорожденный, как растение. Ничто не волнует, не трогает меня: мир лишен всякого смысла, и непонятно, имел ли он его когда-то.

Мне делается страшно, я напрягаю все силы, чтобы утвердиться в мысли об одном, только об одном: „Хочу все знать, все помнить!..“

И снова я прежний — умный, мыслящий, печальный, как жизнь, и спокойный, как мудрость. Вновь озираюсь вокруг и вижу ее — маленькую и нежную, с любовью и испугом смотрящую на меня.

А я… мне в голову приходит новая, страшная мысль: что, если она вдруг умрет, исчезнет навсегда, а я потеряю свою волшебную силу повелевать судьбой? Буду как все люди… Что тогда?..

Боже мой, что это?! Она умирает! Голова упала на грудь, лицо побелело, руки холодные… Но я не хочу этого! Понимаете? Не хочу! Я ведь подумал просто так… Мало ли о чем мы думаем?.. Сейчас я воскрешу ее! Ведь вы знаете о моей чудесной силе?.. Неужели не знаете?.. Не верите? Думаете, я сошедший с ума бахвал?.. Сейчас… Сейчас… Подождите… Еще немного… Вот…

Но отчего она не встает, отчего не смеется, не плачет, как прежде? Живи! Я хочу, чтобы ты жила!..

О, почему я потерял свою силу в такой момент?.. Теперь… Ведь я люблю ее, понимаете? Всегда любил, и когда мучил, когда заставлял плакать… И любить буду вечно!..

Она не движется… Но тогда сделайте так, чтобы и я умер! Я хочу умереть сейчас же! Хочу смерти! Это мое последнее желание… И пускай оно исполнится…»

И снова:

Юношеские обобщения относительно низости всего человечества несправедливы: в сущности все люди хороши, хотя они часто кажутся иными.

(Племянник автора дневника, Юрий, через много лет родит в одном из своих рассказов такой бессмертный афоризм: «Все люди хорошие. За исключением плохих…»)

Да, вопрос о людях… Можно ли их любить всех? Даже врагов? Нет… Но можно относиться равнодушно. Не мстить, не ненавидеть.

Самое лучшее — не люди, не животные, а растения. Что может быть невиннее цветов, листьев!..

Но мне нужны люди… Потому что я слаб… Мне нужна помощь, поддержка, совет. Не знаю, смогу ли я жить один… Но жить у нас дома… Нет, это, пожалуй, еще хуже… Почему жизнь наша в семье сложилась так грубо и ужасно?.. Я бы хотел быть похожим на Шелли — нежного голубоглазого Шелли… Я читал его мало, но читал о нем, видел его портрет и я люблю его… О, если бы знать, что я буду настоящим художником, поэтом с ярким, пылким темпераментом! Какое это было бы счастье…