Юрий Хазанов - Мир и война

Согласно постановлению, среди прочих жестких мер полагалось привлекать к суду за опоздание на работе более, чем на 18 минут. (Почему именно 18, а не 17 или 19 — в этом состояла одна из тайн сталинского гения.)

А надо сказать, перерыв в работе полагался им всего один, не так, как во время занятий — после каждой лекции. И никаких столовых поблизости не наблюдалось, зато был пивной ларек, где к пиву продавались подсоленные баранки… Вы не знаете, что может быть приятней всего после нескольких часов бесцельного и неумелого шарканья напильником и заворачивания и отворачивания тисков? Правильно — пиво с баранками! И однажды мой юный герой увлекся ими настолько, что опоздал после перерыва на целых двадцать минут!..

Когда он вошел в токарно-слесарный цех, все уже возились возле своих тисков, станков и верстаков — точили, пилили, нарезали, сверлили, измеряли, передвигали суппорты, вставляли резцы. Стоял обычный гул; как всегда, хохмил, не отрываясь от работы, Петька Грибков, улыбался тонкими губами Мишка Пурник, сосредоточенно хмурился Саша Крупенников. Никто Юре ничего не сказал — ни стройный подтянутый командир их учебного отделения Аршинов, бывший армейский старшина, ни увалень Соболев, серьезный и суровый комсомольский вожак. Посмотрели, конечно, — кто удивленно, кто неодобрительно, Соболев, кажется, головой на короткой шее покачал, но — ни слова.

Часам к шести работа закончилась. Преподаватель, ответственный за практику, взял в руки свой потрепанный портфель, расписался в каких-то ведомостях и ушел. Слушатели тоже потянулись к дверям.

Быстро переговорив о чем-то с командиром отделения, Соболев крикнул:

— Никто не уходит! Срочное собрание… Произошло «ЧП»!

Какое «ЧП»? Что случилось? — думал Юрий. — Опять какую-нибудь газетную информацию будет травить их бдительный комсорг…

«Нет больше границ, которые, как цепи, вгрызлись в живое тело молдавского народа. Совнарком Молдавской АССР и Молдавский Обком внесли в СНК СССР и ЦК ВКП(б) предложение о воссоединении молдавского населения Бессарабии с Молдавской автономной республикой. СНК СССР и ЦК ВКП(б) поддержали просьбу… Около бывшего губернаторского дома на улице Черновиц стоят босые крестьяне… Теперь и мы заживем, — говорит один из них. — Передайте товарищу Сталину спасибо…» или: «Указ Президиума Верховного Совета: за выпуск недоброкачественной или некомплектной промышленной продукции директоров, главных инженеров и начальников отделов технического контроля предприятий предавать суду и подвергать тюремному заключению сроком от 5 до 8 лет…» А еще вот: «Из сообщений германского информационного бюро. Английское радио и газеты вновь пытаются испортить германо-русские отношения, распространяя клевету о якобы замаскированных антирусских тенденциях германской внешней политики…»

Подобными вещами потчевал их комсорг Соболев чуть не каждый день, но сегодня-то, в субботу, ворчал про себя Юрий, можно и передышку сделать, да еще в такое время — вечером, после целого дня практики… Совсем озверели…

Но и он, самый, пожалуй, недисциплинированный из слушателей, тоже подчинился.

— Товарищи, — начал Соболев, когда все пятнадцать расселись на табуретах и верстаках. — Вы все, конечно, знаете, что трудовая дисциплина при социализме — это сознательное выполнение гражданами их обязанностей. В классово-антагонистическом обществе дисциплина служит средством эксплуатации чужого труда, но у нас она основана… («Ну, понес, — застонал про себя Юрий, — теперь уж точно в магазин не успею, а на кафе или ресторан грошей нет…»)…она основана на товарищеском сотрудничестве и взаимопомощи освобожденных от эксплуатации работников, на сознательном подчинении установленному порядку… Однако, — продолжал Соболев, — и в нашей семье не без этого… не без урода. Сегодня у нас произошло чрезвычайное происшествие. И это в дни, когда опубликован и начал действовать указ о дальнейшем укреплении и повышении трудовой дисциплины. Слушатель Хазанов опоздал сегодня на работу на… — Соболев на секунду замолчал, поднес к глазам листок бумаги. — …на двадцать одну минуту. Я проверил по часам.

— У меня часов не было, — сказал Юрий. — Вы все разошлись, я стоял и жевал баранки. Вкусные, есть очень хотелось… Если б часы были… У меня сломались давно… А вы раньше ушли.

— Не прерывай, Хазанов, — сказал командир отделения, а Соболев, не обращая внимания на Юрия, продолжал:

— Двадцать одна минута. Это на три минуты больше того времени, за которое полагается судить по новому указу. Хазанов его нарушил. Он подвел наше отделение, наш факультет. Всю Академию…

— Да ну что такого? — сказал Юрий. — Просто не понимаю. Если бы настоящая работа — дело другое. А то ведь так — учебная практика. Ну задержался, не было часов… А вы все ушли…

Опять Соболев никак не отреагировал на его слова.

— Подвел Академию, — повторил он. — Считаю, мы все должны единодушно осудить поступок слушателя Хазанова и передать его дело в суд.

— Какой суд? — спросил Мишка Пурник. — Верховный? Или городской?

— Отставить вопросы, — сказал командир отделения. Юрию показалось, что старшина Аршинов чувствует себя немного неловко. — Слушайте, когда говорят.

— У нас свой суд, — разъяснил Соболев. — Командирский суд чести. А уж он решит, что дальше… Вот и все. Других предложений нет?

Других предложений не было. Так впервые в жизни Юрий стал обвиняемым, и вскоре должен был превратиться в подсудимого.

Поначалу его не слишком беспокоила подобная перспектива. Да и что такое этот суд — никто пока не знал. Ну, еще одно собрание — потреплются, покритикуют — и разбегутся.

Но чем ближе подходило время суда — назначили его почти перед началом каникул, — тем тревожнее становилось на душе у Юрия. Приятели успокаивали, говорили, все это буза, мура, тары-бары растабары, но неприятное предчувствие уже крепко засело в нем и не отпускало.

И вот настал судный день. Весь их курс, а может и факультет, собрали в одной из аудиторий Академии, майор Чемерис открыл заседание. Оказывается, рассматривалось еще одно дело, кроме преступного опоздания Хазанова, — дело слушателя Федора Карпенко. «Хвйдора», как его все называли с легкой руки Петьки Грибкова. Юрий почти не запомнил обстоятельств этого дела — так волновался в ожидании разбора своего. Кажется, на «Хведора» подала жалобу какая-то женщина, которую он, что ли, обманул в чем-то, или ей так показалось. «Хведора» Юрий почти не знал, тот был намного старше, далеко за двадцать, и вообще не очень приятен ему. Но песочили того и в хвост и в гриву, и Юрию было жаль беднягу: ну, не любит он ту женщину — разве это его вина?

По делу Юрия обвинителем выступил все тот же Соболев, потом еще кто-то — Юрий не запомнил, — все дружно осудили его поступок, общее мнение подытожил в резких, грозных и как всегда грубоватых выражениях майор Чемерис, и заседание суда на этом окончилось. Окончательное решение, сказали, будет принято осенью, с началом занятий.