Юрий Хазанов - Мир и война

Вошла Иза. Она уже переоделась: вместо тесного голубого платья на ней было светлое домашнее, вроде халата, с пуговицами спереди. Расстегивать легче, подумалось юному мыслителю.

Что он и начал осуществлять, но не сразу, а после того, как выпили чая с печеньем и он сходил в туалет и в ванную, где ополоснул лицо холодной водой, чтобы не так клонило в сон. Иза не мешала его действиям, но и не помогала. Она была, как манекен, с которого снимают очередную модель одежды. (Несколько десятилетий спустя, вспомнив вдруг о той ночи, он подумал, что ее инертное поведение можно объяснить двояко: либо она не отошла еще от мыслей о своем любимом поэте, либо считала, что порядочная девушка должна себя вести в данной ситуации именно так. Третье — что он ей просто не нравился — не приходило в голову. Хотя зачем тогда позволяла все это?.. Да, человек, все-таки, энигма, как говорил, кажется, Чехов.)

Белья на ней не было, платье надето на голое тело. Его руки захватили обе ее груди — какие они маленькие: когда в платье, кажутся куда больше.

— Тише… Не так сильно, — прошептала она. — Подожди.

Она потушила свет, но в комнате все равно было светло, и он видел все, что хотел видеть: небольшие бугорки сосков, вокруг которых темные круги с какими-то странными пупырышками. И волосок… Около одного соска рос волосок… Это было неприятно почему-то… Но зато какие они нежные, мягкие. Он наклонился и потрогал губами. Сначала один, потом другой. Она погладила его голову…

Они сели на кровать, железную почти детскую кровать, хотя большей Изе и не надо по ее росту. Он снял с нее платье; быстро, боясь, что она опять оденется, разделся сам. Остался в трусах. Сейчас он уже не опасался, что оттуда будет что-то видно. Иза была совсем голая… Да, все-таки она толстовата и, как бы это поприличнее назвать, таз у нее не выделяется, а сливается в одну линию с боками, с бедрами, то есть… Это тоже не очень хорошо… И на животе складка… А то, что ниже живота… Как интересно: там волосы светлее, чем на голове. А самого разреза почему-то не видно… Где же он? Еще ниже?.. Надо отнять одну руку, которая тискала грудь, и прикоснуться к темнеющим внизу волосам, просунуть между ног… Но он боялся — ведь она порядочная девушка: может обидеться, разозлиться… Тем более грудь, все равно, лучше всего… Там, внизу, совсем не то… и влажно бывает…

Черт, нужно действовать, а он, как в картинной галерее — рассматривает и оценивает предмет искусства!..

Она уже давно вытянулась на кровати, он не отнимал рук от ее груди. До чего все-таки приятная штука! И почему? Что в них такого особенного? Отчего во всех книгах чаще всего описывают именно груди, перси, бюст, титьки?.. Где-то он недавно читал… здорово описано… Очень действует… Там женщина тоже лежит, голая…

Тело его ослабло, он стал мучительно вспоминать название книги… Нет, не эта… И не эта… Нет… А!..

— Ты читала «Нана»? — спросил он. — Эмиля Золя…

— Что?

Иза открыла глаза. Сейчас они казались темными, не серыми, как днем.

— Ну, у Золя… роман… Там тоже… Совсем голая… Читала?

— Нет, этот роман я не читала, — медленно, с расстановкой сказала Иза. — Извини, Юра…

Она высвободилась, встала с кровати, надела платье, прошла в другой конец комнаты.

— Ой, — произнесла она, слегка потягиваясь, — очень спать хочется. Ты уж иди. Одевайся, я выйду…

Юрий совсем не обиделся: он ее вполне понимал — действительно, надо спать, шестой уже час, а они глаз не сомкнули. И жидкости так много выпили — коньяк, боржом, кофе, чай… Тут не до этих дел. Ему-то уж определенно. Но было неудобно снова переться в уборную, решил сделать это по дороге домой, в какой-нибудь подворотне.

Он поцеловал ее перед уходом, сказал (они еще в ресторане об этом говорили), что заедет завтра, то есть сегодня, часов в девять вечера на такси, и они поедут на вокзал — она обещала его проводить. Иза была совсем сонная, он еще раз поцеловал ее, как близкую родственницу, в щеку и ушел.

Он был доволен собой. Его поведение представлялось сейчас так: молодчина, удержался от опрометчивого шага — а чего это стоило! — о котором оба могли бы потом пожалеть. Ведь она, несомненно, еще девушка, и если бы вдруг забеременела, что тогда? Он бы места себе не находил там, в Ленинграде! Не хватало ко всем его неприятностям еще и это… Да и ей тоже… От абортов, говорят, умереть можно… Некоторые сомнения в целесообразности этого акта самопожертвования внесла мысль о том, что и у Ары могло быть то же самое, но почему-то обошлось, даже разговора не было… Впрочем, вполне вероятно, она не может иметь детей. Но как же тогда еще в десятом классе те пары — Костя и Оля Фирсова и Нина Копылова с Васей? Уж не говоря о Маньке Соловьевой с ее взрослыми мужиками! Что-то она ни разу не рожала…

Образ героя-праведника начал меркнуть, тем более что он уже свернул на Малую Бронную и почувствовал неимоверную усталость, так бы и лег прямо на тротуаре у дома с вывеской «В.Ляуфер, бандажи, корсеты, лифчики»; к счастью, от мадам Ляуфер до его дома номер 12 совсем недалеко…

В начале десятого вечера Юрий позвонил в квартиру Изы. Открыла ее мать. Это было видно сразу — перед ним стояла постаревшая копия Изы.

— А ее нет, — сказала женщина.

У Юры мелькнула страшная нелепая мысль, что с этой женщиной он лежал на кровати сегодня на рассвете, а потом она за день сразу постарела и стала вот такая… Как в «Портрете Дориана Грея» у Оскара Уайлда…

— Как же?.. — проговорил Юрий. — Мы договорились. Может, она вот-вот придет?

— Нет, не думаю. Она поехала далеко.

Наверное, что-то случилось — какие-то домашние дела…

— Ну что ж, передайте ей привет от Юры.

— Хорошо, — сказала мать Изы.

Дверь закрылась.

Он был несколько огорошен: она ведь сразу согласилась вчера. Хотя бы записку оставила, а то просто — нет дома и все… Оставалось чувство незавершенности, неясности, обиды. С ним он бродил по вокзалу в ожидании поезда, но оно быстро улетучилось, когда улегся на полку вагона, и его сразу стало клонить в сон…

Иза, здравствуй!

Как ты понимаешь, я уже довольно давно в Ленинграде (несмотря на то, что ты меня не проводила) и снова тяну лямку. Сопроматы, теормеханика — брр! Снова скучно и тоскливо, не с кем слова сказать, и тебя нет поблизости. Одно утешение — Ленинград. Как он мне нравится! Куда больше нашей Москвы. Особенно в солнечную погоду — проспекты, дома, купола, Нева — красотища! Я его уже неплохо знаю, если когда-нибудь приедешь, смогу показать и рассказать.

Дело с моим опозданием окончилось. Помучили меня еще немного и решили задержать присвоение очередного звания. Это ненадолго, максимум на полгода. Миле я уже написал об этом. Вы, наверное, видитесь каждый день в институте, передай ей, пожалуйста, привет.