Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А

Из того, что услышал от неё тогда, за ресторанным столиком, и что неоднократно слышал потом, я сложил нечто вроде новеллы, которую и предлагаю…

В вагоне пахло, как всегда, кислым табачным дымом — словно из ополоснутой металлической пепельницы. У Володи была такая на письменном столе — рыжая, с тёмными разводами, как начавший портиться апельсин…

Командировки случались у Полины редко, и она любила их: порою сама просилась, когда очень уж тошно делалось. И на этот раз тоже…

Она стояла в коридоре, смотрела, как за окошком проползают улицы, мосты, дома. Поезд ещё не выехал из города, но она не узнавала знакомых мест: город был совершенно чужой — не такой, как из трамвая или троллейбуса…

— Девушка, чего ж вы? Заходите, будьте, как дома…

Это её позвали из купе. «Девушка»… Какие-то девчонки уже несколько раз уступали ей место в метро. Мальчишки, правда, никогда… «Девушка». Слово давно стало просто обращением — так же, как «женщина». Или «мужчина». В старые времена «жрицы любви» так обращались к своим клиентам… «Мужчинка, угостите пивом…»

— Что же вы, девушка?

— Спасибо, я потом, — ответила Полина.

…Французы называют своих официантов «гарсон», в Америке — всех лифтеров — «бой»… «Мальчики»!.. А у «мальчиков» — внуки бегают… По статистике и она уже, наверное, пожилая. Занятное слово — «пожилая»: пожила, значит, повидала на своём веку… Да уж… Сейчас, кстати, мода пошла на пожилых. Даже на старых. Особенно, женщин. Особенно, если с грузным тазом и кривоватыми ногами…

Мысли двинулись по накатанной дорожке, хотя времени с того страшного… нет, скорее, дурацкого, дня прошло уже не так мало. Только вспоминалось отчего-то не то самое, а совсем другое, к ней не относящееся. Вспомнила, как два года назад были они с Володей в хорошем санатории от газеты «Известия», сидели там за одним столом с парой: ей лет семьдесят, не меньше, известная артистка, со званиями, регалиями. Многое в жизни перенесла, сама рассказывала: в тюрьмах и в лагерях побывала — мужья у неё крупными работниками были, чуть не народными комиссарами; их сажали, расстреливали, а её — вслед за ними, но до расстрела, слава Богу, не доходило. Зато потом, когда справедливость восторжествовала — как же иначе? — ей и награды вернули, и звание, и квартиру дали. Теперь уважают, ценят, с министром культуры в самых дружеских отношениях — та с ней советуется. Сюда даже отпускать не хотела, потому как вдруг что-то решить потребуется…

Полина слушала её тогда с каким-то горьким удивлением. С жалостью. Она уже встречала подобных людей, но, всё же, не переставала удивляться: сколько почтения, чтобы не сказать благоговения (а может, это просто одна из форм неизбывного, въевшегося в душу страха?) сохранилось у этих страдальцев — к власти и к тем, кто её представляет: ко всем «кухаркам» и «кашеварам», кто, по завету вождя, продолжают управлять государством и понастряпали на своей «кухне» такое, о чём и говорить страшно… Однако те, кто были для них подсобным материалом, продуктами обработки — костями, фаршем, приправами… сердцем, печенью, языком, — они-то что? Где их мозги? Остались в кастрюлях, на сковородках, в печах!..

Господи, при чём тут всё это? Она ведь начала совсем о другом вспоминать.

А с этой пожилой актрисой был сравнительно молодой мужчина (та в разговоре даже похвасталась его возрастом — тридцать шесть или тридцать семь), с приятным лицом и рано поседевшими густыми волосами. Вежливый, предупредительный, всегда заботливый по отношению к супруге, он больше молчал. А она говорила, говорила — о себе, о нём. Полине казалось, что на её месте просто умерла бы от стыда из-за такой разницы в возрасте (её Володя был моложе на пять лет, и то ей это не давало покоя, а тут разница лет в тридцать, но этой женщине хоть бы что…).

Однако вскоре Полина изменила к ней отношение, даже почувствовала уважение за чисто женскую смелость, хотя главное осталось непонятным: как у них и что происходит во время так называемой интимной близости, неужели это ей ещё нужно, а он в состоянии это с ней делать? Она поделилась своими сомнениями с одним близким другом (его звали Юрой), и тот признался, что в дни своей беспечной юности тоже так думал (он был на целый год старше Полины), однако путём неустанного чтения художественной литературы и на основе некоторого собственного опыта пришёл к выводу, что классик был, по существу, прав: любви (в том числе плотской) все возрасты покорны. А также все пСлы — и сильный, и прекрасный…

Но почему сейчас, стоя у окна вагона, Полина (её чаще называли Линой) думает об этом? Ведь то, что было, уже прошло и даже быльём поросло. Или, всё-таки, не совсем?

Почти без волнения (так ей казалось) восстанавливала она в памяти всю нелепую историю… Володя… Альбина Львовна… Пожилая (нет, старая!) приятная женщина. Полная (нет, толстая!), с тяжёлым старческим задом, с седыми волосами, тоже красивыми, как у мужа той старой актрисы; она их даже не красила, не молодилась. Да и зачем? У неё был муж, он опекал её дряхлую мать, и был любовник — тоже отнюдь не молодой человек, фотокорреспондент. В его мастерской и проводила Альбина Львовна бСльшую часть времени, изредка приходила домой проведать мать и мужа, приносила конфеты, апельсины. К Лине она относилась хорошо. Они работали в одной комнате, были откровенны друг с другом, защищали одна другую перед начальством, вместе ходили на обеденный перерыв, в кино. Вместе решили провести и те майские праздники… Три года назад.

Альбина Львовна была не с мужем, а со своим Аркадием, она его называла Кадя; Лина — с Володей…

Начало мая было очень тёплым. Стояла та самая погода, что в метеосводках отмечается всегда раз в семьдесят лет. Они выехали на электричке за город, где уже дымилась листва, похожая на зелёные газовые шарфы, а земля так просохла, что в ней почти не увязали каблуки-шпильки… Много ходили, потом развели костёр, выпили, поели.

Некрасивый, носатый Кадя увлечённо рассказывал про фонари. О том, что первый на свете уличный фонарь появился ровно триста лет назад в Париже, а в Петербурге, к концу царствования Петра, было пятьсот девяносто пять фонарей, и стекло каждого стоило дороже, чем стадо коров… Кадя собирал всё о фонарях — фотографии, описание, историю.

Лина слушала и не слушала его. Она всегда быстро хмелела, и сейчас уже плыла куда-то вместе с дымом костра, и путь ей освещали сперва тусклые масляные фонари, а потом величественные столбы Монферрана с моста лейтенанта Шмидта в Ленинграде.

— …А где наша молодёжь? — спросил Кадя.

Альбины Львовны и Володи у костра не было.

— За хворостом пошли, — сказала Лина, — костёр-то уже гаснет.