Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А

Невзирая на все эти грустные воспоминания я продолжал переводить и в одном из первых же стихотворений, погнавшись за шикарной рифмой, допустил ещё одну ошибку в ударении. Правда, абсолютно никто её не заметил — потому что никто, кроме переводчика и автора, эти стихи не читал, но, всё равно, я был безутешен. Единственное, что хоть как-то помогло мне примирить себя с самим собой, — когда я, не без злорадства, припомнил, что мой брат Женя, тоже признанный грамотей, почти до расцвета лет считал, что слово «императрица» произносится с ударением на третьем слоге — «имперАтрица». Я же, грешный, ошибся всего-навсего в старозаветном словце «ворожеЯ», погнавшись за рифмой: «ворожЕя — на вираже я»… А когда понял ошибку, было поздно… Но рифма ведь «потрясная», верно?..

Во время одного из первых наших обедов в ресторане гостиницы мы с Андреем Сергеевичем испытали горькое разочарование — чтобы не сказать «унижение»: нам отказались принести водки. Сказали, что до семи вечера этот напиток не выдают, а после семи — только по сто граммов на человека. Ну, можно жить в такой стране? — негромко возопил я. И со мной согласилась даже непьющая Томила. Я продолжал ещё переживать этот плевок в лицо, это вопиющее нарушение прав человека, утверждённых Генеральной Ассамблеей ООН, когда в ресторанном зале почувствовалось нечто вроде всеобщего оживления. Неужели присутствующие поняли и разделили моё негодование и готовятся дружно выступить на защиту попранных прав всех, кто вознамерился выпить водки до 19-ти часов по московскому времени и в количестве, немного превышающем 100 граммов?

Ох, нет! Советский народ не создан для бурных протестов — только в кругу семьи или самых близких друзей и только вполголоса. Ни массовые аресты и уничтожение безвинных людей, ни выселение целых народов, ни постоянные нехватки одежды и пищи не толкали его на это… Хотя чтС там аресты, высылки, расстрелы? Уж если и запрет на водку он тоже терпит — тут конец всему! Дальше некуда!..

Эти недозволенные мысли молниеносно промелькнули у меня в голове в то время, как я уже начинал понимать, отчего усилился гул голосов, а многие из сидящих за столиками повернули головы к входной двери. В неё входил невысокий мужчина в синем костюме; у него был крупный нос, острый взгляд и красивый ёжик седых волос. Мужчина озирался, явно кого-то разыскивая.

— Наш имАм, — почтительно произнёс кто-то близко от нас, явно адресуя нам это сообщение. И пояснил: — Князь.

Андрей Сергеич знал вошедшего, я видел его впервые. Тот, кого назвали имамом, подошёл прямиком к нашему столу, сел, мы познакомились. Сразу же подскочил официант, и права человека — для отдельно взятого столика — были немедленно полностью восстановлены: перед нами появились графин с водкой и закуски с улучшенными вкусовыми качествами.

«Имам» (я позволю себе и в дальнейшем называть его именно так, ибо в этом слове звучало истинное почтение) показал себя превосходным распорядителем пира — тамадой. Собственно, другого я и не ждал от истинного кавказца — но чтобы до такой степени! Он так и сыпал тостами и вообще афоризмами, не рассчитанными на обязательное запитие их водкой (или вином — для Томилы, на кого он немедленно обратил повышенное внимание, немало её смутившее). То, что он говорил, можно было хоть сейчас рифмовать и выдавать за рубаи самого Омара Хайяма, Бабура или за свои собственные.

Имам говорил:

— У нас на Кавказе ходят такие речи: «Лучше иметь врагов, которые говорят правду в глаза, чем друзей, которые льстят».

Имам спрашивал:

— Если поставить перед ослом два ведра: одно с водой, другое — с вином. Что он будет пить?

— Конечно, воду, — сказала Томила.

— Правильно, девушка. А почему?

— Потому что он осёл, — ответил поднаторевший в тостах и в жизни Андрей Сергеич.

— Тоже правильно. Так не уподобимся тем неразумным и выпьем вина, тем более в такой приятной компании!

Имам рассказывал:

— Один падишах выбирал себе жену из трёх девушек. Скажи мне, свет моих очей, — спросил он первую, — сколько будет дважды два?.. Три, — ответила та. Какая она бережливая, подумал он и задал тот же вопрос второй девушке. Четыре, — был ответ, и падишах решил, что она умна и образована. А третья ответила: пять, и падишах понял, что она весьма щедра…

Имам обвёл нас внимательными хитроватыми глазами и вопросил:

— Ну, и кого же он выбрал, как думаете?

На этот раз мы все молчали, и рассказчик не сразу произнёс:

— Конечно же, самую красивую. И поселил её в своём красивом дворце… Так выпьем за красоту!..

Эту сказочку вскоре сам имам частично проиллюстрировал, когда пригласил нас к себе в гости. Жил он в самом центре города, в трёхэтажном доме, стоявшем посреди двора в окружении скромных пятиэтажек. Только трёхэтажный был целиком его собственный, а остальные дома — многоквартирные и многонаселённые.

Я никогда не считал себя поборником всеобщего равенства и благоденствия в бедности, но помню, что, когда мы, пройдя по двору, украшенному бельевыми верёвками, вошли в массивную дверь изумительного дворца (таким он казался на фоне остальных зданий), я был не слишком далёк от намерения схватиться за оружие и без всякого залпа «Авроры» броситься на штурм.

Позднее, поостыв и устыдившись своей агрессивности, я оправдывал себя тем, что контраст, открывшийся моим глазам, был слишком велик, и что, пускай это наивно, даже глупо, но поначалу я никак не мог взять в толк, как можно построить такие хоромы на гонорары от книг. Даже пытался подсчитать, какое же количество авторских листов надо для этого накропать и по какой цене за один лист — но сбивался со счёта. Отнюдь не восхищаясь самим собой и своими бунтарскими потугами, я не мог не испытывать чувства негодования, напрямую столкнувшись с явлением откровенного неравенства. Хотя знал, что у нас в стране не только этот «имам» живёт — как бы это правильней выразиться? — не по средствам, а по каким-то совершенно непонятным правилам. Но те, другие, либо представляли власть, либо просто были подпольными миллионерами, как незабвенный Корейко, а наш имам ведь, вроде бы, литератор, как и мы, грешные…

К счастью, я не слишком долго пребывал в этом предреволюционном состоянии, когда лезут в голову образы Робина Гуда и Уота Тайлера, Мюнцера и Болотникова, Степана Разина и Пугачёва, Котовского и Будённого, и даже, не побоюсь этих имён, Боливара и Кастро — хотя у всех у них, если не руки, то дела этих рук основательно пропитаны кровью…

А во время одной из наших последующих встреч я услыхал от имама ещё одну тост-новеллу, после которой… Впрочем, сначала сама краткая новелла.

«Жила-была бедная-пребедная девочка. И дед, и бабка были у неё бедные. И мать, и отец тоже. А также все братья и сёстры, тёти и дяди, и даже их шофёр и прислуга… Так выпьем за то, чтобы у наших детей было много родственников и никто из них ни в чём не нуждался…»