Милий Езерский - Марий и Сулла

— Загнать военнопленных в цирк и зорко стеречь, а сенаторам собраться в храме Беллоны! Приказать виаторам доставлять силой тех, кто будет медлить!

Сенаторы быстро собрались. Император стал говорить. Его речь гневно зазвучала под сводами храма:

— Отцы государства, где вы были и что делали, когда Марий заливал кровью Рим, казнил моих друзей, заставил бежать многих патрициев? Что руководило вами, когда вы молчали, терпя тиранию безумного старика? Вы трусили, отцы, вы опозорили римскую республику… И кто ответит мне честно, достойны ли такие сенаторы управлять государством?

Все молчали. Вошел центурион, охранявший пленных самнитов, нагнулся к Сулле. Император что-то ответил и, оглянув бледных сенаторов, продолжал:

— Сенат должен быть твердой властью, оплотом патрициев против посягательств алчных всадников и мятежных плебеев. А что было? Сенат стал игрушкой в руках Мария, который посадил туда своих приверженцев. Нет, впредь так не будет! Марий начал гражданскую войну, и его сторонники ответят за него кровью и жизнью…

— Ты говоришь о твердой власти сената, — послышался чей-то голос, — а что он мог сделать, если ты сам не исполнил его приказания?

Сулла вспыхнул:

— Приказание, которое я получил, не исходило от сената, потому что его уже не было… Вместо него было глупое, растерянное стадо старых дураков, лысых трусов и упрямых ослов!

Тяжелое молчание.

— Суровыми мерами я восстановлю порядок и спокойствие, создам такую власть…

Надрывный вопль прервал его речь. Сенаторы в ужасе вскочили, многие бросились к двери. Крики повторились. Это были убиваемые люди.

Сулла поднял руку, лицо его было холодно.

— Пусть отцы государства внимательно слушают и не развлекаются посторонними вещами. И пусть не смущают их крики. Это учат, по моему приказанию, нескольких негодяев!

Но это было не «несколько негодяев», а шесть тысяч военнопленных самнитов. Со связанными назад руками, полунагие, усталые и голодные, они сидели кучками на арене цирка, охраняемые вооруженными легионариями, и переговаривались между собой в ожидании обещанной похлебки.

Когда появился центурион, все повернулись к нему. Во взглядах пленников светилась надежда, и старый воин смутился. Вспомнив, однако, приказание Суллы, он крикнул легионариям:

— Император приказал перебить всех этих злодеев! Самниты остолбенели. Но воины уже набросились на них: кололи копьями, сносили мечами головы. Вопли переходили в бешеный рев злобы, ненависти, бессилия. Связанные, пленники метались по арене, взывали о помощи к богам, проклинали Суллу, нарушившего обещание, — всё было напрасно: мечи рубили, копья вонзались в тела, и груды трупов устилали цирк. Лужи крови, которой не мог впитать песок, хлопали под ногами. Пленники сбивались в кучу, становились на колени, думая перегрызть веревки, которыми были связаны руки товарищей, но бессильны были зубы, да и времени было мало. Тогда отчаявшиеся люди бросились на врагов: они работали головами, как таранами, дрались ногами, и если удавалось сбить легионария с ног, яростно впивались ему зубами в лицо или шею.

Центурион вызвал отряд лучников.

Зажужжали стрелы, и самниты поняли, что всё для них кончено. Но ни один не молил о пощаде.

— Проклятье предателю! — кричали они. — Проклятье палачу! — И падали под стрелами метких лучников.

Тысячи трупов, как деревья после бурелома, устилали арену, а легионарии и служители цирка добивали раненых, подававших признаки жизни.

Сулла вышел из храма Беллоны, окруженный сподвижниками. Он приказал разогнать толпы народа, которые теснились у входа, привлеченные воплями, и вошел в цирк.

Сопровождавшие его вздрогнули при виде крови, срубленных голов, исковерканных туловищ, развороченных внутренностей и бросились было обратно, но Сулла крикнул:

— Куда?

Остановились, взглянули на него. Лицо императора было равнодушно, а голос спокоен, когда он говорил с холодной жестокостью:

— Слава богам! Наконец-то я избавился от шайки разбойников, которая, посеяв смуту в республике, устремилась на Рим, чтобы разграбить его.

И, обернувшись к служителям, приказал:

— Тела бросить в Тибр, кровь засыпать песком!

В Риме начались убийства.

Первым делом Сулла стал мстить приверженцам Мария. По доносам, без судебного следствия, граждан убивали на улицах, в храмах, в домах; умерщвляли мужчин, женщин, детей. Принадлежность к популярам, сочувствие им, слово, сказанное против Суллы, сожаление о временах Мария и Цинны — всё это каралось смертью.

А император, окруженный сподвижниками, равнодушно смотрел на убийства, совершаемые любимым вольноотпущенником Хризогоном, на зверства Катилины, и кровь истязуемых квиритов не вызывала в нем жалости.

Катилина был молодой промотавшийся патриций. Он примкнул к Сулле тотчас же после вступления императора в Рим: приветствуя его на улице громким криком:«Vivat liberator patriae!» [35] Да здравствует освободитель отечества! — он заслужил любезную улыбку Суллы и приглашение вечером на пиршество, где выказал себя преданным его слугою. Сильный, как атлет, он задушил тут же, на глазах императора, одного всадника, осмелившегося прекословить новому владыке Рима, и ударом кулака уложил на месте сенатора, отозвавшегося с похвалой о Марии. Сулла приблизил его к себе и поручил ему вылавливать марианцев.

Иногда император сам руководил налетами на их дома, сам рубил головы сенаторам, видным патрициям и всадникам. Багровый от гнева, с искривленным ртом, он кричал, работая мечом:

— Так наказывают боги моей рукой врагов отечества!

Однажды ветераны, рассыпавшись по улице, выволокли из одного дома женщину. Они глумились над ней, собираясь изнасиловать, а потом задушить, и крики их долетели до Суллы:

— Смотрите — это жена старого Мария! А, испугалась, подлая? Скоро мы твоего сынка повесим на городской стене!

Это был намек на Мария Младшего, запершегося в Пренесте.

«Жена Мария? Юлия?» — задумался Сулла и, растолкав разнузданных воинов, подошел к побелевшей от испуга Юлии и поклонился.

Ветераны разбежались. Почтение императора к вдове Мария удивило и испугало их.

Подбежал Хризогон и робко сказал:

— Прости, император, мы не знали…

— Иди, иди. Повели прекратить на сегодняшний день все преследования, — ответил Сулла.

Лицо его было не такое свирепое, как в эти дни, а мягкое, улыбающееся: глаза светились радостью.

Юлия стояла перед ним, опустив глаза. С тех пор, как они виделись, лицо ее поблекло, в волосах появилась седина, но когда она подняла «горячие глаза прежней Юлии» (так подумал он), сердце его сжалось. А она молчала, не зная, как держать себя в его присутствии, и испытывала к нему какое-то смешанное чувство благодарности и презрения. Он опять защитил ее, но он палач: мстит, убивает, и разве можно уважать такого мужа?..