Милий Езерский - Марий и Сулла

Крики убиваемых смешивались с песнями военачальников, которые угощали Суллу в шатре Офеллы и пели в честь его хвалебные песни.

— Я пощадил единственного человека — хозяина дома, в котором остановился, — говорил Сулла, поглядывая на собеседников, — остальные заслужили смерть…

— Увы, господин, он сказал… — замялся Офелла.

— Говори.

— Не смею, император! Это дерзкие речи…

— Говори, — повторил Сулла.

Офелла колебался и, опустив глаза, выговорил дрожащим голосом:

— Он сказал так: «Разделю участь граждан, которых губит палач».

— И он? — спокойно спросил Сулла.

— Он бросился, император, в толпу осужденных и погиб с ними.

Сулла засмеялся.

— И ты, конечно, одобряешь поступок негодяя?..

— Что ты, император? — испугался Офелла.

— Я заметил в глазах твоих злорадство… «Погиб», — подумали все, с любопытством поглядывая на дрожавшего Офеллу.

— Император, более верного слуги, чем я, ты никогда не найдешь.

— Гм… может быть… посмотрим…Он взглянул на Офеллу и улыбнулся:

— Я, наверно, ошибся. Благодарю тебя, Лукреций Офелла, за взятие города.

А в голове мелькнуло: «Он полуосужден… И если споткнется, я безжалостно убью его».

«Зло всех зол — в существовании демократии», — говорил Сулла и, разгромив популяров, приказал Помпею преследовать их вождей.

Вся Италия была наводнена верными ему ветеранами, мятежные города осаждены, а подозрительные заняты сильными отрядами.

«Умиротворю страну, сотру с лица земли мятежные племена (Самниум должен стать пустыней) — и романизация Италии обеспечена. А затем примусь за Иберию».

Его беспокоила мысль о бежавшем в Испанию Сертории. Сулла знал его и, высоко ценя, опасался, как бы не вспыхнула новая междоусобная война и не вызвала брожения на Востоке. Дальновидный, он рассуждал так: «Будь я на месте Сертория — я связался бы с Митридатом, потребовал бы у него помощи, поднял бы всю Имерию и Галлию, при условии, что понтнйский царь повторит поход на Грецию и Македонию, на государства Азии и свяжется с Тиграном, царем Армении. Объединившись с Митридатом и Тиграном, я двинулся бы на Тринакрию и проник бы в Италию со стороны Врундизия, Остии и Генуи: Митридат избрал бы путь Аннибала и одновременно, заняв кораблями Тирренское море, отрезал бы Италию от провинций, а Тигран высадился бы в Центумцелле и двинулся на Рим. Но Серторий — не Сулла и этого не сделает. На Рим он не пойдет, но может поднять Испанию и привлечь Митридата на свою сторону. Поэтому нужно уничтожить его, пока не поздно». И он приказал послать войска в Испанию.

Размышляя над внутренним состоянием республики, Сулла видел, что власть его казалась всем случайной, разбойничьей. Она не была популярна — часть населения пряталась, а часть молчала от ужаса; не было ни законов, ни выборов — всё отмерло. И он предложил сенату рассмотреть его прежние законы и постановления. Сенат поспешил объявить, что всё, сделанное Суллой во время его консульства, — вечно, и в благодарность за заботы о республике воздвиг ему на форуме золотую конную статую с надписью: «Корнелию Сулле, счастливому императору». Она была поставлена против ростр, и народ толпился, глядя на полководца, который, сидя на коне, взвившемся на дыбы, указывал обнаженным мечом на Капитолий.

Он называл себя Счастливым и Эпафродитом, и льстецы величали его этими именами, а он, равнодушный, презирающий чернь, старался унизить ее, осмеять и держать в железном кулаке.

«Я властелин жизни и смерти, — думал он, — владыка подлых римлян, потерявших величие и прежнюю доблесть. Пусть же они узаконят во мне своего господина».

Однажды он внезапно выехал из Рима в Тибур и послал оттуда приказание сенату выбрать интеррекса, а потом предложил избрать себя диктатором не на определенный срок, а до тех пор, пока в римской республике не утихнут волнения.

Выборы состоялись наспех — римляне, не имея законов, предложили Сулле диктатуру: они знали, что навязывают себе тиранию, но жизнь, не ограниченная законами, была подвержена произволу, и они соглашались получить законы, «какие император найдет подходящими для блага республики».

Став диктатором, Сулла разрешил провести выборы консулов и стал обдумывать законы. Он хотел повернуть жизнь к старым порядкам, передать главенство древним аристократическим родам, «достойным» управлять, и думал: «Нужно разредить аристократию, уничтожить бесполезных трутней, и ряды ее пополнить людьми, преданными мне… Права римского гражданства признать за всеми провинциалами, будь то даже варвары, чтобы легче провести романизацию Италии. Все должны быть римлянами — никаких племен, говорящих на своих языках!»

Запретив занимать претуру лицам, не служившим в должности квесторов, а консулат — магистратам, не бывшим преторами, он отменил раздачу дарового хлеба пролетариям, уничтожил комиции по трибам, а деятельность народных трибунов свел к нулю: освободив затем десять тысяч рабов, он даровал им права гражданства, назвал корнелиями, осыпал милостями; это были люди, готовые поддержать его на форуме, слепо преданная стража, всегда вооруженная, охраняющая господина и готовая как на подвиг, так и на любое насилие или преступление.

Проведя законы, Сулла приказал Хризогону разослать соглядатаев на улицы, в общественные здания и в кварталы плебеев. Он хотел знать отношение населения к законам и к нему, диктатору.

Через несколько дней Хризогон, бледнея и путаясь в словах, доложил, что плебс волнуется, кричит о беззаконии и проклинает Суллу, а магистраты недовольны постановлением насчет претуры и консулата.

— Заметил этих мужей? — спросил Сулла. — Как поступил с недовольными?

— Прости, император, но тех и других было так много, что я не решился…

Сулла рассмеялся:

— Тебя испугало количество? Пустяки! Прикажи корнелиям беспощадно убивать недовольных. Такую же меру провести во всей Италии.

— Будет сделано!

— Вменить в обязанность соглядатаям замечать выражение лиц квиритов…

— Прикажешь убивать таких недовольных?

— На месте… Справишься с этим делом — получишь награду.

Хризогон опустился на колени и поцеловал руку Суллы.

— Я достаточно награжден тобой, император! Из грязи, из ничтожества вытащил ты меня железной рукою, возвысил, осыпал милостями… Я, как и десять тысяч корнелиев, готов умереть за тебя каждую минуту…

— Хорошо, — равнодушно выговорил Сулла, — иди. Делай, что приказано.

Удрученные смертью Люцифера, погибшего в бою у Коллинских ворот, Геспер и Виллий тайком вернулись в Рим. Кровопролития, произвол ветеранов, бесправие народа — всё это было страшнее бесчинств во времена Мария: теперь всё делалось с холодным расчетом, было заранее обдумано, и Геспер бессильно сжимал кулаки, беседуя с Виллием.