Эммануил Флисфиш - Кантонисты

Некоторые офицеры из школьного начальства отличались не только жестокостью. Когда они присуждали к наказанию, то, вдобавок, еще глумились над своей жертвой. Бывший кантонист Кретчмер рассказывает об одном офицере-немце по происхождению. Попавшую в его лапы жертву, он сначала томил и издевался над нею. Происходил, примерно, такой разговор.

— Послушай, голубчик, — обыкновенно начинал он, — как ты желаешь, чтобы я тебя высек? Дать тебе 150 розог или только 50 с условием, чтобы ты сам считал удары. Если же перестанешь считать, то счет должен начинаться с самого начала. Что же ты молчишь, голубчик. Ну, скажи, как желаешь?

— Да я, ваше благородие, никак не желаю, помилуйте! Клянусь Богом, я не виноват.

— Ну уж, братец, этого не говори, а ты лучше подумай, что тебе выгоднее: получить 50 со счетом или 150 без твоего счета. Я даю тебе время. Видишь, какой я добрый!

Несчастная жертва знала по примеру других, что согласившийся сам считать не выдерживал и получал вместо 50 розог 200 и даже 300, а потому не знала, на что решиться. Тогда садист немец начинал уговаривать самым слащавым голосом:

— Соглашайся, голубчик, на 50, попробуй, я тебе по дружбе советую!

Этот постыдный договор продолжался долго; несчастный, наконец, соглашался на 50 розог с тем, чтобы самому считать. Для немца начинается потеха. Первые удары наказанный считает, но, не досчитав и до десяти, начинает кричать и просить о пощаде. Немец хохочет до упаду и заставляет считать с начала. Опять крики и просьбы о пощаде и опять тот же адский смех.

Жизнь кантониста была невыносима, и самым ужасным была не военная муштра, не бессмысленная учеба и даже не плохая пища, а беспредельный произвол начальства. Лишь здесь, в кантонистских школах, начинались для детей страдания, ни с чем несравнимые.

В эпоху Николая I порка была обычным методом воспитания, но в кантонистских школах она превращалась в планомерное и ежедневное истязание. Тяжелым гнетом стала эта система наказаний для детей, оторванных от семьи и родных. К ним предъявляли требования, которые просто невозможно было выполнять, и это давало повод к истязаниям, в сравнении с которыми официальная «шкала наказаний» вроде лишения знака отличия, выговора, ареста на хлеб и воду ничего не значили. От подобного режима смертность была невероятно велика. От розог, болезней и истощения ежегодно погибала одна треть воспитанников!

Но дети страдали не только от жестокого с ними обращения. Если в Петербурге высшее начальство кантонистских заведений крало умеренно и осторожно, то в губернских городах непосредственное начальство школ воровало без зазрения совести. Это обстоятельство и неспособность справляться со своим делом приводили к массовым заболеваниям детей цынгой, накожными болезнями и пр. Сам Аракчеев подтверждал, что каждый десятый кантонист умирает, и каждый пятый — болен.

Генерал Маевский, начальник Старо-Русских военных поселений, ничуть не отличавшийся какой бы то ни было мягкосердечностью, так описывает жизнь подопечных ему маленьких страдальцев: «80 тысяч этих малюток гасли как свечи. Вообще же все имели закоренелую чесотку. Хлеб они получали пополам с песком, а говядину им раздавали как артос, [2] Артос — освященный церковный хлеб, употреблявшийся маленькими частицами, около 1 грамма весом. и то не более трех раз в году».

По заведенному порядку новоприбывших выстраивали в шеренгу во дворе школы и первым делом распределяли по ротам, внося каждого в списки соответственно росту. После этого их размещали по камерам, и каждому отвели кровать с соломенным матрацем, подушкой и одеялом. К каждым 2-3 новичкам прикрепляли по кантонисту из старших, так называемых дядек, которые обучали новоприбывших племяшей поворотам, стойке «смирно», учили как величать начальство соответственно чину каждого, называть их имя, отчество и фамилию. После нескольких месяцев подобной подготовки новички переходили во фронт.

Трудовой день начинался в школе в 6 часов, когда барабаны били утреннюю зарю, после чего следовала команда «вставать». Кто не соскакивал с постели немедленно, с того младшее начальство срывало одеяло, награждая ударами. Живо надев сапоги и шинели внакидку, все бежали к ушатам умываться. Спешили для того, чтобы обтираться еще сухим полотенцем. Последним оно доставалось в совершенно мокром виде. После умывания чистили одежду, сапоги и убирали постели по определенной форме, как было указано дядькой. За малейшую ошибку в уборке постели, если сапоги не блестели или не хватало пуговицы на куртке, дядька, такой же мальчик, бил по зубам, по голове, куда попало. Причесываться не надо было: все были наголо острижены. Затем начинался осмотр. Дядьки осматривали племяшей, а вице-ефрейторы — дядек. Вице-ефрейторов осматривали ефрейторы и так далее по восходящей линии. За малейшую неисправность пускали в ход кулаки. Наказанный вымещал обиду и боль на подчиненном, и только новички не имели кого бить...

Но вот прозвучала команда «на молитву», все поворачивались к иконе и хором пели утреннюю молитву. Потом команда «выходи стройся». Ефрейторы по шнуру выравнивали шеренги, осматривали кровати, тюфяки, подкроватные ящики с личными вещами каждого. Повсюду придирки, побои. Тюфяки, оказавшиеся мокрыми, снимались и складывались в стороне. Выстроенной роте фельдфебель делал перекличку. К этому времени солдаты-служители приносили в корзинах порции хлеба, и здесь происходили злоупотребления. На новоприбывших хлеб выписывали, но капральные присваивали его. Каждая порция хлеба на завтрак состояла из четверти фунта и называлась снеданка. Но новоприбывшим и этого не давали, оставляя их голодными.

От капральства хлеб переходил к ефрейторам и, наконец, каждый кантонист получал свою порцию в общипанном виде и с жадностью съедал ее.

Помимо побоев некоторые проступки наказывались тем, что виноватого лишали утреннего хлеба. Во время завтрака рота стояла вольно, а потому происходил торг снеданками: хлеб клали на ладонь для обозрения; за снеданку брали копейку, перо, иголку, несколько ниток и т.п. После завтрака вызывались те, у которых оказались мокрые тюфяки, и начиналась порка. Наказывал фельдфебель. Виновные были в возрасте 10—12 лет, а потому получали только по 25 розог. К этому времени являлся ротный командир и начинал производить осмотр. Новые придирки: то стоят слишком растопырив ноги, то вид у кого невеселый. Опять розги. При этом придумывали разные пытки, например, виновный должен был касаться руками носков и его били в таком положении, что было особенно мучительно. Затем являлся полковник, начальник школы, замечал пыль, делал выговор ротному, и опять пошли истязания.