Эммануил Флисфиш - Кантонисты

С наступлением сумерек возвращались в казармы уволенные в город. Каждый тащил с собою что-нибудь съестное, а иные были так нагружены, что пот градом катился с них. Бродя по базарам, они таскали все, что попадало под руку. Чего они только ни придумывали, чтобы воровать и грабить! По воскресеньям и в праздники крестьяне съезжались из окрестных деревень в город на базар и, как полагалось, после продажи своих продуктов, пьянствовали. Под разными предлогами кантонисты заводили их в уединенные места, раздевали и затем продавали жалкие пожитки кабатчику. Они грабили кружки в церквах, куда верующие опускали свои пожертвования...

К вечеру в школе начинался пир. Шутки, смех, все в веселом настроении, но это же время было весьма опасным для низшего начальству. Жажда мести была сильно развита у кантонистов, и капралам, ефрейторам и вице-ефрейторам грозила опасность быть избитыми где-нибудь в темном углу. Наемных мстителей нетрудно было найти, когда было чем заплатить за услугу. Какой-нибудь удачник, который пришел с базара с богатой добычей, подговаривал товарищей и, подкараулив с ними обидчика, набрасывали ему на голову одеяло, зажимали рот и колотили его сколько было сил и времени, потом разбегались в разные стороны — ищи ветра в поле. По воскресеньям редко кто ужинал — хлебать казенные щи не было охоты. Перед сном одежда и физиономии не осматривались, перекличка не производилась; осведомлялись только, все ли налицо.

Так кончалась кантонистская неделя: однообразная до отупения, без цели и без малейшего признака человечности по отношению к воспитанникам. А со следующего утра опять пытка, опять истязания. И так в продолжении нескольких лет.

Ежегодно в последних числах апреля роты переселялись в летние лагеря. Там они жили в огромных бараках, сколоченных из досок. В стенах зияли дыры, и в холодную и бурную весну, когда ветры дули не унимаясь, невозможно было спать: песок засыпал постели, попадал в рот, уши и глаза. Потолков в бараках не было, и через прогнившие крыши дождь лил на нары. Во всю длину таких бараков были устроены нары: посередине в два ряда, голова к голове. У обеих стен — по одному ряду, головами к стенам. На каждого выдавали по тюфяку и подушке, набитой соломой, и суконному одеялу; простыни же выдавались при осмотрах высшего начальства.

Один конец барака был отгорожен, образовалась комната, где помещался фельдфебель. В его комнате в углу висела икона, в противоположном углу — куча свежих розог. Кроме этих вещей в комнате фельдфебеля ничего не было лишнего.

В плохую погоду муштра не прекращалась. Стоят кантонисты в строю, от песка глаза слезятся. В скором времени многие начали болеть глазами, но на это не обращалось ни малейшего внимания: военное учение шло своим чередом. Больных уже некуда девать, больничные койки в лазарете все заняты. Вновь заболевших оставляли в лагерях, и начальство даже не позаботилось, чтобы больных положили отдельно от здоровых. Глазные болезни, бывало, принимали эпидемический характер, фельдшеров было недостаточно, и лечение ограничивалось прижиганием синим камнем. Платков для обтирания глаз не было. На 50 человек давали одно полотенце, а это лишь усиливало распространение болезни. Кантонисты стали слепнуть; ослепших размещали по богадельням.

На юге страны кантонистов на лето размещали по деревням, и кормить их должны были хозяева квартир. Летний распорядок дня был тот же, что и в лагерях, разве что для фронтового учения надо было ходить за много верст.

Квартирование кантонистов было большим несчастьем для крестьян. Они кормили своих постояльцев черствым хлебом и пустыми щами. Жизнь впроголодь выработала у последних непревзойденные качества воров и грабителей. За плохую кормежку они не только воровали, но и всячески пакостили своим хозяевам. В особенности терпели от великовозрастных, которые не довольствовались мелкими кражами, но похищали и резали крупный скот. По ночам они совершали набеги на огороды и бахчи. Хозяева же, у которых постояльцы были в полной зависимости, изобрели следующий способ мести.

Если кантонист чем-нибудь обидел хозяйку, та брала десятка два яиц, иногда прихватывала и курицу, и отправлялась с жалобой к жене ротного командира.

Получив взятку, командирша записывала имя обидчика и докладывала о происшедшем своему мужу. На следующий день, когда рота являлась на перекличку, командир отсчитывал виновному сотню, а иногда и больше розог.

От буйства кантонистов страдала и деревенская молодежь. Являясь на посиделки, они хулиганили, безобразничали и затевали драки. Хозяевам они пакостили, и их проделки носили характер злых шуток: наливали воду, а то и помои в печи через дымоходные трубы, ворота мазали дегтем.

Летнее пребывание кантонистов в деревнях не ограничивалось только грабежами и пакостями. Между ними и деревенскими девушками были романы, которые иногда кончались трагично.

Конец лета. Роты выстроились за околицей, чтобы пуститься в обратный путь. Вдруг прибежавшая еще совсем молоденькая девушка бросилась в ноги командиру, умоляя отдать ей ее Алешу; потом, заметив в строю любимого, она устремилась к нему, стала обнимать и целовать.

...Когда кантонистов размещали по квартирам поселян, Алеша попал в дом этой девушки. Между молодыми людьми вспыхнула горячая любовь. Девушка забеременела.

Она не хотела, не могла разлучиться со своим любимым и в слезах просила офицера разрешения, чтобы их повенчали, но рассвирепевший командир потребовал розог. Алеша посмел ему заметить, что девушка не кантонист, а та, в свою очередь бросила командиру, что если ее тронут, она ему выцарапает глаза. Однако высекли обоих, а в насмешку командир потребовал, чтобы Алеша и девушка поцеловались перед всем фронтом, после чего девушку передали десятскому, с приказанием отвести к отцу. В селе, конечно, все узнали о случившемся, о ее побеге. На девушку посыпались насмешки, каждый и всякий стал ее обижать.

Собрав немного денег, девушка опять сбежала в город. Но ее ожидало новое горе: Алеша был так избит, что его определили в лазарет; он уже поправлялся и, узнав от товарищей, что девушка в городе, решил повидаться с ней. Он знал, что его ожидает, если пойдет, но любовь взяла верх и он отправился.

Горькое это было свидание и тяжела показалась обоим любовь, за которую начальство избивает. Много было пролито слез, много надежд высказано. Их застигли. Его высекли, ее — в полицию. Там она родила сына. Сидя в тюрьме с подонками и преступницами, она много горя вытерпела. Из полиции выпустили, но ее ожидала нужда; пошла по рукам, на открытый разврат. Попалась в уголовном преступлении и сослана в Сибирь.