Эммануил Флисфиш - Кантонисты

Начались наборы. Каждое еврейское общество в отдельности должно было по разверстке давать положенное ему число новобранцев в возрасте от 12 до 25 лет. Кто будет служить — этот вопрос не интересовал правительство: его должны были решать сами евреи. Кагалам было дано новое административно-полицейское право по отношению к еврейскому населению и тем самым они стали ответственны перед правительством за сдачу солдат и малолетних кантонистов.

Если до введения рекрутского устава сила кагала распространялась только на материальные интересы еврейского населения, то теперь кагал получил власть распоряжаться судьбой тысяч и тысяч юношей и мальчиков. К различным злоупотреблениям прибавились новые, прежняя власть кагала еще более расширилась, стала страшной для народа.

Кто был богат, знатен, учен, одним словом, кто имел хоть какое-нибудь значение в своей общине, тот был уверен, что его лично или его детей не коснется рекрутчина, и эта страшная повинность будет уделом других. Кагалы выгораживали детей богатых и почетных членов общины и вместо них сдавали детей рядовых обывателей и в особенности бедняков; сдавали и тех, кого заправилы считали порочными и «ослушниками» кагала — кто нарушал религиозные традиции, стремился к просвещению, к общественной справедливости.

Помимо сборщика податей, кагал превратился в грозного поставщика рекрутов, и поэтому ненависть простого населения к нему была безмерна. Как же действовали кагальные заправилы? Они скрывали сыновей богатых, не записывали их в регистры народонаселения, так называемые «ревизские сказки» или — что еще более преступно — приписывали сынков богачей фиктивно к чужим семьям. Таким образом получалось, что у первых совсем не было детей мужского пола или были только единственные сыновья, которых закон освобождал от рекрутчины. Зато число сыновей бедняков доводили посредством подлога до 6-8, что давало возможность брать в кантонисты одного за другим по два или три мальчика из одной семьи.

По закону в рекруты должны были брать не моложе 12 лет, физически здоровых, но закон нарушался на каждом шагу: ни годы, ни физические недостатки не спасали. Сдавали семилетних детей, не щадили калек и отрывали от родителей единственных сыновей.

Вопиющая несправедливость при сдаче детей заключалась в том, что их возраст определялся наружным видом на основании «присяжных разысканий». В те времена только в редких случаях бывали метрические выписки рождений, а возраст установить необходимо. И вот 12 евреев присягают о том, что они «точно знают, что такому-то Мойше или Хаиму исполнилось 12 лет». Такого рода присяга была достаточна, чтобы в рекруты принимали детей, которым было в действительности не больше 8 или даже 7 лет. Подобное установление возраста практиковалось сплошь и рядом. К этому прибегали служащие кагалов, так называемые сдатчики рекрутов. Бывали присяги и другого рода. Сдатчики собирали меламедов или иных бедных обывателей своего города и приказывали им присягать в синагоге перед Святым Ковчегом со свитками Торы в руках о том, что такой-то богач является родственником такого-то бедняка, что оба они из одной семьи. И, конечно же, в рекруты брали бедняка вместо богача, его «родственника». Иногда надо было присягать, что такому-то еврею еще не исполнилось 24 лет, когда в действительности ему было уже за 30 (по закону старше 24 лет были освобождены от рекрутчины). Каждый день, каждый час приходилось давать ложные присяги. В случае отказа или если бы обыватель рассказал всю правду, ему грозила опасность, его преследовали бы жесточайшим образом. Если почему-либо такого ослушника не могли отдавать в рекруты, то кагал добивался его ареста и держали его в тюрьме долгие месяцы. Постепенно возник промысел постоянных присягателей из того же отребья, из которого впоследствии кагалы вынуждены были нанимать ловцов.

Мерзость злоупотреблений была очевидна для всех, но с формальной стороны все обставлялось как полагается. Не хватило ни мужества, ни охоты заступиться за слабого и угнетенного. Из-за сознания полнейшего бессилия приходить на помощь несчастным, тупело чувство сострадания. Притуплялась впечатлительность и в доступном состраданию сердце. Ужас и отчаяние господствовали в еврейских домах. Наборы были частые и производились с невероятной строгостью, а рекрутов почти никогда нельзя было получить. Не хватало очередных — брали неочередных, запасных, кого только могли, лишь бы не было недоимок в наборе. Наборы сопровождались раздирающими душу сценами. По всем еврейским городам и местечкам стоял стон. Страшные картины повторялись изо дня в день в течение 6-8 недель, пока продолжался набор. Толпы матерей и отцов обливались слезами возле «приемов».

Чуткая душа народа улавливала истинную цель нового указа, приводившего людей в содрогание. Еврейская масса страшилась рекрутчины еще и потому, что она, как впоследствии подтвердилось, исполнялась в самой суровой форме, жестоко и варварски.

Как только в «черте» распространился слух о предстоящем указе, всех охватило необычайное волнение. Население недавно только вступившее в состав Российской империи, жившее своими обычаями, обособленное, отчужденное от российского народа и, вдобавок, граждански бесправное, не могло мириться с перспективой долголетней службы, которая оторвет детей от родного очага, привычного уклада жизни и бросит их в чуждую им среду. Поэтому один только слух о намерении правительства брать малолетних рекрутов создал панику среди еврейского населения и заставил его принять все меры, чтобы воспрепятствовать приведению в действие рекрутского указа.

Историк С. Фин в своей книге «Воспоминание о Вильне 20-х и 30-х годов» так описывает канун первого набора. «Трепет и смятение охватили всех. Заправилы еврейской общины города установили всеобщий пост, призывали к молитве. Народ стекался в синагоги, чтобы излить свою душу в слезах и молитвах. Толпами отправлялись на кладбище, чтобы поведать праведникам, покоящимся там в могилах, о надвигающемся на еврейский народ несчастье и просить их о заступничестве. Так прошло в плаче, стенаниях и молитвах семь-восемь недель, покуда не получился подписанный царем указ о рекрутчине.

Наступили осенние праздники. В предпоследний день праздника в Вильне разнесся слух о том, что государь отменил свое распоряжение о рекрутчине для евреев. Все поздравляли друг друга, но едва кончились праздники служители общины вместе с солдатами рассыпались по городу, чтобы забирать всех тех, кого наметили для рекрутской очереди. Город огласился воплями и рыданиями. Оказалось, что заправилы умышленно распространили ложный слух, чтобы предупредить укрывательство и бегство тех, кто подлежал сдаче в солдаты».