Наталья Иртенина - Царь-гора

— Его убили в Дагестане семь лет назад. Он попал в плен, и ему отрезали голову…

Федор внутренне одеревенел, задумавшись о темной стороне жизни, на которую раньше ему не приходило в голову обращать внимание. Он, конечно, знал о ее существовании и даже сам недавно подошел к ней слишком близко, но все же не имел достаточного представления о том высоком трагизме, который придает этой темной стороне жизни отблеск некой светлой красоты и гармонии. Между тем в голосе Аглаи прозвучало нечто столь простое и трогающее душу, что Федор почувствовал себя, может быть, безосновательно причастным к этой возвышающей человека светлой гармонии.

— Тот смуглокожий народ из легенды, который скрылся под землю, — продолжила она рассказ, — был знаком с тайной силой. Они умели ходить через огонь, видеть сквозь землю — руду, драгоценные камни, владели магическими знаниями. Так старики передают. А когда они уходили, то оставили секретные ходы, через которые можно было попасть к ним.

— Милая Аглая, — снисходительно произнес Федор, — я надеюсь, сейчас не прозвучит утверждение, что эта чертова поляна с горелой березой — один из тайных ходов?

— Ты спрашивал — я рассказала, — уклончиво ответила она.

— Я понимаю. Это-то меня и беспокоит. С тех пор как моя нога ступила на эту трижды благословенную землю, — Федор воздел руки к солнцу, — я просто купаюсь в атмосфере первобытного мистицизма. Но мне бы не хотелось, чтобы и вы… то есть ты… — он запнулся, глядя на нее.

— Что — я? — спросила Аглая.

Она шла вдоль скалы, ведя по камню рукой, и из-под ладони выскальзывали рисунки, которые несли в себе столько первобытного мистицизма, что Федор на миг растерялся. Древние пиктограммы, за века въевшиеся в плоть скалы, изображали какой-то языческой ритуал.

— Однако, — Федор задумчиво поменял тему, внимательно изучая рисунки, — я не исключаю, что художник запечатлел здесь просто древнюю семейную сцену, скажем, наказание провинившегося балбеса-отпрыска… Впрочем, в первобытные времена любое действие, несомненно, являлось ритуалом и обращением к богам либо духам.

— Какое чувство они в тебе пробуждают? — спросила Аглая, нежно поглаживая изображение человечка.

Федор рассмеялся.

— Я чувствую ревность. Как бы я хотел сейчас оказаться на месте этого древнего неотесанного дикаря.

— Ради бога, Федор… — поморщилась Аглая.

— Но я действительно думаю, что этот кроманьонец счастливый человек, — серьезно произнес он. — От него на земле осталась столь прочная память, что спустя тысячелетия мы можем с замиранием духа разглядывать его изображение, выдумывать его судьбу и даже ласкать его пальцами.

Аглая убрала руку от рисунка.

— И вот я пытаюсь представить себе, — продолжал Федор, — останется ли от меня что-нибудь через каких-то несколько тысяч лет? И станет ли какая-нибудь красивая девушка воображать себе мою жизнь, поглаживая чудом сохранившееся изображение?

— Попробуй рассуждать с другого конца, — посоветовала Аглая. — Захочется ли тебе вообще через тысячи лет любоваться своими бренными земными отпечатками.

Она повела его дальше, огибая холм. Федор не сразу заметил, как под ногами появилась утоптанная тропинка.

— Разумеется, — ответил он, — когда я превращусь в облако, проплывающее по небу, или, что, конечно, хуже, в баобаб, этот вопрос совершенно не будет меня волновать. Но ведь мы говорим не об этом?

— Конечно, не об этом. До сих пор ни одному человеку не удавалось превратиться в облако.

Федор подумал, что еще немного и он будет загнан в постыдный тупик.

— Аглая, мне кажется или я ошибаюсь, что для тебя этот вопрос серьезнее, чем тон, в котором мы об этом говорим? — отчаянно спросил он. — Я бы не хотел оказаться в твоих глазах слишком легкомысленным.

— Не думаю, что это имеет большое значение, — слишком легкомысленно, на взгляд Федора, ответила девушка.

Они очутились в живописном и диковатом месте. Посреди распадка между холмами находилась старая лиственничная рощица. Молодая хвоя распушилась на верхушках полузасохших деревьев. Голые растопыренные ветки, начинавшиеся почти от земли, были увиты цветными лентами, старыми, выгоревшими на солнце и совсем новыми. Между ними болтались на нитках деревянные и костяные фигурки, мелодично звякали от ветра колокольчики.

— Знаешь, а у вас тут мило, — сказал Федор, оглядываясь. — Священные рощи, каменные бабы, наскальная живопись. Еще бы хоть одного шамана найти.

— Для чего тебе шаман?

— Очень хочется познакомиться с живым шаманом. И чтоб потомственный был.

Федор взял белую фигурку старика с длинной бородой и посохом в руках.

— О! Знакомые все лица, — обрадовался он. — Монгольская контрабанда деда. Он торгует ими и прочей дребеденью на базаре.

— У нас бывает не так уж мало туристов, — сказала Аглая. — Они покупают эти «дары» и идут сюда, чтобы попросить духов исполнить их желания. Алтайцы оставили эту рощу туристам, а свою устроили в другом месте. Издержки цивилизации. Мило, но чересчур потребительски.

— Кто этот почтенный патриарх? — Федор щелкнул фигурку пальцем.

— Монгольское божество, Цагаан-Эбугэн, Белый Старец. Он отшельник, сидит у входа в пещеру под персиковым деревом и наблюдает за своими владениями — лесами, горами, водами, зверями. Одним словом, хозяин земли. Прикосновение его посоха дарит долгую жизнь. Те, кто вешает здесь эти фигурки, верят, что станут долгожителями.

— Надеюсь, он не укоротит мою жизнь за непочтительное обращение? — усмехнулся Федор.

— Нам пора возвращаться, — сказала Аглая. — Меня ждет тетка.

— А твои родители?..

— Они погибли в горах.

Она повернулась и пошла по тропинке назад.

На обратном пути Федор пытался продолжать беспечный разговор, но собственные реплики все больше казались ему лишенными смысла. Это было странно, потому что такого с ним не происходило никогда. Он вдруг остро почувствовал, что всю жизнь был немного лицедеем, немного шутом, немного философом, но все его ипостаси нисколько не интересовали эту девушку. И совсем уж необъяснимым было то, что он не мог списать это ни на ее провинциализм, ни на дикарскую простоту.

— Аглая, я не могу разгадать тебя, — признался он наконец и спросил у неба: — Ну отчего в этих горах все так загадочно, даже девушки?

— Лучше было бы, если б каждый встречный мог разгадать меня с первого взгляда? — слегка улыбнулась она.

— Увы мне, — сказал Федор, разведя руками. — Но, впрочем, я не теряю надежду.

Аглая остановилась и показала на что-то вдалеке. Они шли вдоль резкого обрыва, а внизу простиралась поросшая елочками, уютная на вид долина, с противоположной стороны подпираемая предгорьем. Ее пересекала вьющаяся нитка ручья. Возле особо живописного изгиба речушки, среди елок воздвигся двухэтажный дом из красного кирпича с островерхой крышей и аккуратным деревянным забором. Пасторальной картинке не хватало только дымка над трубой, играющих детей и пасущихся овечек.