Наталья Иртенина - Царь-гора

— Она древнее, — загадочно улыбнулась девушка. — Этому пророчеству много тысяч лет.

— Ну знаете… — Федор не нашелся с ответом и отдал медальон. — Не советую вам хранить это в столе.

— Здесь некому красть.

— Имейте в виду, — предупредил он, — я понимаю это как полное доверие ко мне с вашей стороны. А это уже серьезно, учитывая, что мы знакомы полмесяца и виделись всего три раза.

— Спокойной ночи, Федор.

С тем же таинственным выражением на лице Аглая потушила свет и вышла из комнаты, закрыв дверь.

Целую неделю в Усть-Чегене стояла непривычная для здешних мест суета. Приезжали и убывали чиновные лица, представители науки и Церкви, слонялись по поселку пришлые журналисты, замучившие всех нелепыми вопросами. Почему-то их очень интересовало, как относятся жители к появлению в их краях нетленных мощей и считают ли усть-чегенцы неизвестного белогвардейского офицера святым. Абсурдность вопроса усугубляло то, что журналисты непременно хотели знать мнение коренных алтайцев, испокон веку прозябавших в язычестве. Кроме репортеров, открытие могилы привлекло в поселок немало туристов, специально по такому случаю менявших маршруты. Вся эта праздношатающаяся публика, которую приманила «тайна белого генерала», вызывала у Федора раздражение. Он старался не выходить из дома, опасаясь попасть в камеру телевизионщиков и тем самым привлечь к себе ненужное внимание издалека. Кроме того, сильно беспокоило, что какой-нибудь особо дотошный репортер или турист заметит его сходство с покойником. Хотя останки уже положили в гроб и закрыли крышкой, взглянуть на нетленные мощи желали все, да и в газетах появились фотографии.

На похоронную церемонию в начале июня собралась толпа. Рядом с лакированным гробом, в окружении толкущихся людей, искавших в торжественно-траурном ритуале каждый своего, обугленный остов церкви выглядел усохшим, застенчиво съежившимся. Начальственные лица произнесли речи о торжестве исторической справедливости и примирении с ошибками прошлого, показавшиеся Федору образчиком чиновно-политической двусмысленности и старого доброго невежества. Представители Церкви в лице отца Павла выразили надежду на неповторение ошибок прошлого. Телекамера выхватила из толпы несколько вдохновенных лиц, заслушала общественное мнение, засняла панихиду и проводила гроб до новой могилы, вырытой чуть дальше от церкви, ближе к поселку.

На этом торжество завершилось, и журналисты убрались восвояси. Однако Федора они перестали волновать немного раньше, когда он увидел в толпе старого знакомого. Евгений Петрович, личность во многих отношениях неясная, а поблизости от Аглаи вовсе нежелательная, не оставлял попыток поддерживать ее под локоть. Несколько успокоило Федора то, что Аглая всячески пресекала эти попытки. А тревожило, что Евгений Петрович за эти несколько недель приобрел еще больший лоск, будто надраив себя до ослепительного блеска, и был вылитый Джеймс Бонд на дипломатическом приеме в королевском дворце. Федор даже рискнул поднять на лоб темные маскировочные очки, чтобы лучше разглядеть неожиданного соперника во всем его вооружении.

Когда процессия с гробом двинулась к могиле, Евгений Петрович уверенно взял Аглаю под руку и вывел из толпы. Федору эта попытка уединиться вдвоем показалась оскорбительной, и он, не таясь, направился следом. Однако далеко они не ушли, остановились у ближайшего забора. Евгений Петрович настойчиво внушал что-то девушке, доверительно наклоняя к ней голову, Аглая отвечала, и Федору в ее голосе слышалась заинтересованность. От ревности, которую по-настоящему ощутил первый раз в жизни, он был готов на любой поступок в ковбойском стиле. Но тут на счастье их обоих — его и попутчика — Аглая резко отняла руку, отстранилась от собеседника и посмотрела на него так, что у Евгения Петровича не должно было остаться никаких сомнений. Она зашагала обратно к церкви, увидела Федора и без слов обошла его стороной. Попутчик, с досадой глядя ей вслед, лениво помахал ему рукой, развернулся и направился к джипу, стоявшему неподалеку.

— О чем вы с ним говорили? — догнав Аглаю, осведомился Федор.

— Вам в самом деле надо знать? — сухо произнесла она.

— Естественно, — кивнул он. — Я немного знаком с этим Казановой. Он мастер рассказывать небылицы и запутывать нормальных людей. Берегитесь, как бы он не вскружил вам голову. Для вас, милая Аглая, этот человек опасен.

— Не больше, чем вы, Федор.

— На что это вы намекаете?

— Всего лишь на ваши попытки присвоить меня себе.

— Но я…

— Он расспрашивал меня о Бернгарте, — перебила Аглая. — Как и вы, он очень интересуется здешней историей, особенно Гражданской войной.

Федор остолбенел.

— Значит, он уже наплел вам ерунды… Интересно знать, почему он решил именно вас расспрашивать о Бернгарте. И когда вы успели с ним познакомиться.

— Неделю назад. Он пришел к нам домой и принес цветы, вино, торт.

Она сказала это совершенно спокойно, без интонаций, даже не глядя на него, но Федор был расстроен и потому слишком чувствителен ко всякого рода намекам, в том числе воображаемым.

— Вам, кажется, доставляет удовольствие мучить меня?

— Вы сами себя мучаете. Кроме того, вы хотели, чтобы я рассказала. Кстати, — если это утешит вас, — он даже приглашал меня к себе в гости, но я отказалась.

— В какие еще гости? — не понял Федор. — Он что, поселился здесь?

— Помните дом в степи, который вы назвали швейцарским шале? Там он и поселился. Купил или снял на время не знаю.

— Час от часу не легче. Просто возмутительно.

— Знаете, Федор, чем бессмысленно страдать, лучше расследуйте дело этого белого офицера, — предложила Аглая, наконец повернувшись к нему и посмотрев в глаза. — Мне страшно хочется знать, кто он и что совершил. Вы же приехали сюда писать диссертацию. Вот и пишите.

— Я готов исполнить любое ваше желание. Но при одном условии: вы будете помогать мне.

— А разве у меня есть выбор? — она красноречиво двинула бровями.

Тем временем гроб под звуки траурного марша опустили в яму и начали засыпать землей. Рядом лежал большой деревянный крест с прибитой табличкой, на которой было лаконично выбито: «Офицер Русской армии».

— Мне кажется, есть в этом что-то поразительно символичное, — переключился Федор. — Девяносто лет спустя хоронить человеческий осколок Гражданской войны и не знать ни имени его, ни деяний, не иметь представления о тех мыслях и чувствах, с которыми этот человек был готов идти на смерть. Кто из всех этих людей, стоящих здесь, догадывается об истинном смысле ошибок прошлого, с которыми они тут готовы примириться? В лучшем случае они скажут, что покойник воевал против красных. Но вряд ли кто из них подозревает, что «против красных» — слишком широкое и расплывчатое понятие. А если подозревают, более того, знают точно, то скорее всего делают вид, что не знают. Быть может, этот белогвардеец дрался вовсе не за то, чем сегодня живут все эти чиновные физиономии и о чем они тут разглагольствовали с эрзац-патриотическим пафосом. Для них это было бы досадным разочарованием.