Владимир Понизовский - Заговор генералов

Вот от кого якутская колония жаждала теперь узнать, какой курс взял Центральный Комитет в вопросе о войне, какие установки дал Владимир Ильич, что реально, а не в извращении правительственных «вестников» происходит в России и во всем мире.

Григорий виделся с Лениным позже, чем Серго, и трижды: в январе тринадцатого года в Кракове — на совещании партийцев-депутатов Думы — с членами ЦК, на сентябрьском совещании того же года в Поронине, и в июле четырнадцатого, перед самой войной, приезжал он к Владимиру Ильичу, беседовал с глазу на глаз… Когда в Думе началось обсуждение военного бюджета, все пятеро депутатов-большевиков во главе с Петровским демонстративно покинули зал Таврического дворца: они выполнили ленинскую директиву.

— В октябре четырнадцатого, буквально за неделю до моего ареста, пришла на квартиру женщина, наша, партийка: «Вот вам письмо из Стокгольма, а вот — туфли». Я удивился: с какой стати такой презент? А она: «Полюбопытствуйте, что под набойками». Сорвал набойки, а в каждом из каблуков — по газетному листу. Первый, возрожденный Ильичем номер «Социал-демократа», а в нем статья «Война и российская социал-демократия». Суть ее вам конечно же известна: превратить войну империалистическую в войну гражданскую. А если подробно и обстоятельно — весь к вашим услугам…

По приговору суда Петровского лишили всех прав и, осудив пожизненно на Сибирь, поначалу отправили в Енисейск, однако потом сочли для такого политически неблагонадежного место содержания чересчур благоприятным и переслали в Якутскую область да еще с предписанием законопатить в самый отдаленный угол — в Средне-Колымск. Но по приезде в Якутск Григорий Иванович заболел. Так и остался в городе. Подыскал работу — был он мастером на все руки: и слесарем, и токарем, и кузнецом.

Серго тоже намеревались заслать еще за семьсот верст на северо-восток, в Вилюйский округ, в «знаменитую» Нюрбу, именовавшуюся «ссылкой в ссылке». Товарищам удалось выхлопотать у местных властей, чтобы определили его фельдшером в село Покровское Западно-Кангаласского улуса. Это всего девяносто верст от Якутска.

Превосходное село. На высоком берегу, над простором реки. Целых пятнадцать дворов. Широкая улица…

Судьба… Он увидел ее в первый свой день на этой главной и единственной улице Покровского. Она шла не одна. Но на спутницу ее он даже не обратил внимания. А ее как увидел — так и остолбенел. Она оглянулась, что-то сказала подруге и засмеялась.

Он тут же узнал: Зинаида Гавриловна Прилуцкая, учительница местной церковноприходской школы.

Пришел в школу прививать детворе оспу. Ребятишки перепугались, того и гляди прыснут из комнаты.

— Ну-ка, храбрецы! Кто из вас боится комаров? Летом здесь пропасть всякого гнуса.

— Не боитесь комаров? Тогда подходи! Укус комара в сто раз больней прививки. А первому — награда! — Он извлек из кармана горсть леденцов.

Учительнице явно понравилось.

Одинокий, неприкаянный, напросился к Агафье Константиновне, матери Зинаиды Гавриловны, «на пансион», а то все всухомятку. Вечерами, после чая, стал засиживаться допоздна. Беседы вел с Агафьей Константиновной, а Зинаида Гавриловна корпела в соседней комнатке над тетрадями. Почему-то ему вспоминалось детство, горная его Гореша над бурливой речонкой и всякая веселая и грустная ерунда.

Несколько дней назад пришел к ним в дом. Урокам давно бы уже и кончиться, а Зинаиды Гавриловны нет.

— Школьную библиотеку разбирает, — понимающе ответила на его молчаливый вопрос мать.

Он отправился в школу.

— Если не прогоните, хочу вам помочь.

— Любите книги?

— Пришлось.

— Как прикажете понимать?

— Когда засаживают в одиночку, на годы, одно и остается — читать.

— И что же почитывали?

— Последний год, в Шлиссельбурге, ну, Льва Толстого, Достоевского, Чернышевского, Герцена, Гончарова, Помяловского, Пушкина конечно же. Ну, Гете, Шекспира, Бальзака, Ибсена, Стендаля, Гауптмана, Джека Лондона… Из наших, современных — Горького, Леонида Андреева, Куприна, Короленко… Ну, еще…

Она весело рассмеялась, сразу сбросив с себя этакую ироничность умудренного жизнью педагога:

— Проучили!.. А Владимир Галактионович, к слову сказать, первую свою повесть, «Сон Макара», в наших краях написал, в Амгинске. Он и учительствовал здесь…

Зинаида Гавриловна сняла с полки книгу, провела по обложке пальцами. Не открывая, прочла:

Склонила голову к плечу:

— Чьи это строки?

— Рылеева! — поспешил он, как ученик. — Из поэмы «Войнаровский».

— Правильно, — таким тоном, будто и вправду экзаменовала, подтвердила она.

Подошла к окну. Против света ее фигура обрисовывалась четко, а темно-русые волосы светились ореолом.

— Рылеев сам в сей стране не побывал — бог миловал, а другим декабристам, Бестужеву-Марлинскому, Муравьеву-Апостолу, довелось… И кому из иных свободолюбцев не довелось… А я не каторжанка, не поселенка, а тот самый Якутска житель одичалый.

— О, вы!..

— Хотя отца моего за какие-то прегрешения и препроводили сюда священником, на беднейший приход, и здесь он похоронен, я этот край люблю. С радостью учу и русских и якутских ребятишек. И не хочу, чтобы тягостная нищета и забитость сочетались у приезжих с представлениями о бесталанности здешних жителей.

— Да кто же может так подумать? — Он уловил в ее словах затаенную обиду. — Я считаю, что у каждого человека есть свой талант. Только условия нужны… И надо уметь заглянуть в душу. Это делает учитель — сеятель добра.

— Я рада, что вы… — оборвала, не закончив фразу, Зинаида Гавриловна. — Еще Муравьев-Апостол сказал: «Якуты крайне правдивы и честны, лукавства в них нет, и воровства они не знают». Это так!

Серго пришлась по душе ее горячность:

— Я слышал, что Муравьев едва ли не первым здесь и врачевать начал. Так что он не только ваш предшественник, но и мой.

Будто давний педагог и врачеватель, один из славных — из племени декабристов — едва ли не вправду был их общим и близким человеком: с того разговора у книжной полки открылись друг другу их души. Теперь, встречаясь, они улыбались как друзья, а вечерами, за гостеприимным столом Агафьи Константиновны, ему не надо было судорожно искать тему для разговора — в их отношениях установилась непринужденность…

Сейчас, в пути, ничто не мешало Серго вспоминать и давнее и недавнее, видеть перед собой милое, открытое, с огромными серыми глазами лицо Зинаиды Гавриловны и свет от окна на ее темно-русой косе.