Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе

— продекламировал брат и добавил: —Рей осуждает короля, но обзывает он вас. Вас!

— Боже, в какую трясину я попала! — проговорила Барбара брезгливо, с отвращением.

— Вы увязли в ней по своей воле, — не унимался Черный, — один раз король вытащил вас из нее — разумеется, с нашей помощью… Отчего же вы ничего не хотите сделать теперь, чтобы ускорить?..

— А ежели он хочет увериться, что я люблю его не за порфиру, не за блеск короны?

Рыжий, хоть по-своему и был привязан к сестре и оберегал ее, разъярился:

— Что за бредни! Король — человек, в нем бушуют страсти, горячая южная кровь. Без приманок — ваших губ сладких да объятий — обойтись не может. Но не забудьте, он внук герцогов италийских, а в гербе у него — дракон. Ваши чары любовные да игры приесться могут, а тогда о новом браке помышлять начнет.

— Для блага династии. Ради процветания Речи Посполитой, — добавил Черный.

— Сжальтесь, не пугайте! — молила Барбара. — И без того страшно. Невмоготу… Думала, смогу порадовать его вестью о будущем наследнике…

— Что я слышу? — воскликнул Черный.

А Рыжий даже покраснел от радости и придвинулся к Барбаре.

— Помилуй бог! Такая новость накануне сейма — да ей цены нет!

Она покачала головой.

— Увы!.. Нынче ночью… Женщины еле-еле заговорили кровь… Потому-то я сегодня едва живая. А вы…

— Черт побери! — обозлился Черный. — Если яблоня не плодоносит, ее срубают… впрочем, тут совет нужен. Ведь это не впервые… И в Вильне такое было, и в замке, в Дубинках, а теперь здесь, накануне сейма, на радость горлопанам. Того и гляди ведьма итальянская обо всем проведает, тогда жди беды! Баба, которая скидывает, а то и вовсе бесплодна, никому не нужна. Ах, чтоб вас! Чего ждете? Мало на Литве травниц опытных, которые женщинам бесплодным помочь могут? Знают корни целебные, любую порчу снимают.

— Сегодня же, немедля, пошлю гонца за травницами, знахарками… — заверил Рыжий. — Но пока они излечат, зевать нельзя. Король о причине нынешнего недомогания вашего знает?

— Нет еще.

— Это не ответ, — рассердился Черный. — У него не должно быть и тени подозрения. Помните, он говорил, какое отвращение чувствует к недужной супруге своей? Елизавете?

— Как не помнить, — сказала она робко.

— Вы должны теперь, без отлагательств, просить, требовать торжественного въезда на Вавель, — настаивал Черный. — Не упустите время. Подумайте, сколь приятственны для Радзивиллов были бы слова: «Ваше королевское величество».

— О да, — согласилась она, — за все унижения…

— Ну что же, сестра, тогда стойте на своем, не уступайте. Когда мы еще возвысимся, коли не сейчас?..

— А если?.. Если я ни о чем его просить не буду? — прошептала она совсем тихо.

— Тогда всему конец! — воскликнул Рыжий. — Мы, как побитые собаки, с позором великим в Литву вернемся! То-то чернь возрадуется.

— Тише говорите, идет кто-то.

На пороге и в самом деле появился придворный и, низко склонившись, сказал:

— Милостивая госпожа, дурные вести. На сейме негодование великое.

Радзивилл Черный нахмурил брови:

— Что это значит?

— Его величество наказали не отходить от вас, милостивая госпожа, ни на шаг, — докладывал придворный. — В Петрокове на городских стенах и тут, в Корчине, порасклеены новые листки и пасквили. Его величество полагают, что не следует их срывать и зевак, собравшихся перед замком, разгонять не следует.

— А что же он советует? — спросил Рыжий.

— Ждать. Его величество скорее от престола отрекутся, чем от супруги. Так велели сказать.

Придворный поклонился и вышел, а Рыжий повторил со страхом:

— От престола? От королевской короны? Только этого ко всем нашим бедам не хватало! То-то вся Литва потешаться будет, что Барбара Радзивилл недостойна короны! Мужа заполучила, но только он в ее объятьях королевское величие свое потерял, стал вроде воеводы Гаштольда. Был королем, а теперь кто? Никто! Сигизмунд Ягеллон. И только.

— Замолчи, брат! — одернул его Черный. — Тут крики не помогут. Если он отречется от короны, то на Литве все равно великим князем останется. А кого тогда выберут королем? То-то и оно… Нет, нет! Такого допустить нельзя! Обещайте, сестра, отговорить короля от такого шага! Христом-богом молю! Судьба наша в ваших руках. Что же вы молчите?! Ответствуйте!

Барбара отвечала, но не совсем так, как братьям бы хотелось:

— Никогда не дам согласия на то, чтобы господин мой меня одну в Литву отослал, изгнав из души и сердца.

— Слава богу! Наконец-то! — вздохнул Рыжий, но Черный не успокоился.

— Этого мало! Это почти ничего! Нам нужна еще и корона. Только тогда сын ваш будет государем Польши и Литвы. Неужто не понимаете? Без этого он никто! Никто!

Барбара вздохнула, побледнев еще больше.

— О боже… Все это тяжко и для ума моего недоступно. Слишком тяжко… Делайте что хотите. А я знать более ничего не хочу. Ничего не знаю, не знаю, не знаю…

Сейм собрался в нижней зале Петроковского замка. Вдоль стен, обшитых деревом, стояли красные кресла с подлокотниками для сенаторов. В глубине, на возвышении под балдахином, на королевском троне восседал Сигизмунд Август. Среди сенаторов было много именитых людей — примас Миколай Дзежговский, гетман Тарновский, канцлер епископ Мацеёвский, краковский воевода Кмита, познанский каштелян Гурка. Почти все они, а также сенаторы Зборовский, Тенчинский и Лещинский, — все, кроме канцлера Мацеёвского и гетмана Тарновского, высказались против брака короля с Барбарой Радзивилл. Август слушал их речи молча, с каменным лицом А еще ему было известно, что в боковой зале, за широкими дверьми, дожидаются решения послы, и чувствовал, что попал в засаду, это ощущение не давало ему покоя. А тем временем каштелян Гурка вещал громовым голосом, почти угрожая:

— В конце речи своей напоминаю, что брак королевский заключен вопреки законам и обычаям — без согласия нашего. Коль скоро сам король законы нарушает, как устоять нашей Речи Посполитой?

Наступило долгое молчание, которое нарушил примас.

— О грехе, который совершил король, я слышу уже час, а то и больше, — сказал он. — Но вина перед почтенными сенаторами нашими не есть еще грех перед господом богом, который в лице священнослужителя божьего сей союз перед алтарем благословил. А то, что скрепил господь, человеку разрушать не пристало. Я могу лишь волей своею, волей архиепископа и примаса, грех сей на себя взять, пусть падет он на мою голову, головы всех духовных особ и людей праведной веры. А коли разделим мы его на всех, он и на государя, владыку нашего, меньшей тяжестью ляжет и не будет омрачать всю нашу Речь Посполитую.

Услышав эти слова, Гурка снова вскочил с места.

— На это я ответить должен, — сказал он уже более резко, — что королю нашему не пристало валить вину собственную на свой народ, да и нам неуместно повторять речей Пилата, молвившего такие слова: «Грех сей падет на вас к сыновей ваших»! Брак королевский пагубен не только тем, что заключен тайно. А и тем еще, что он неравный. Зло великое также в том, что Литва и вельможи литовские возвысятся непомерно!