Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе

— Разумеется, — согласилась Марина. — Однако смею заметить, госпожа…

— Довольно! Надоела мне твоя болтовня! Готовься к отъезду.

— В Италию? — робко спросила камеристка, не смея надеяться.

— О бог мой! До чего ты глупа! — вынесла ей приговор Бона. — Сейчас не время лечить горло. Едем в Мазовию.

— Ах…

— Король в Краков возвращается, а мы в Варшаву. Сусанна! Ступай, скажи об этом королевне Анне.

К гетману Тарновскому, прибывшему в Вильну после проведения смотра войску в приграничных крепостях, сразу же ринулся Радзивилл Черный.

— По своему обыкновению государь повелел мне начать переговоры с сенаторами, милостивый гетман. Поэтому, воспользовавшись вашим прибытием в Вильну…

Гетман прервал его не без иронии:

— О да! Старое присловье гласит: беда у порога — вспомнили бога. Разумеется, королю могут помочь и старые опоры отцовского трона. Не возражайте! Я знаю. Он просил меня о помощи еще до брака с Барбарой. А теперь снова нуждается в защите от натиска вдовствующей королевы. Значит, сам того пожелал? Я слышал о его новом супружестве. С дочкой Габсбурга Катериной. Так ли это?

— С эрцгерцогиней Катериной, — почтительно заметил канцлер.

— А ежели… Ежели и она окажется такой же… бесплодной, как и Елизавета? — слегка поколебавшись, спросил Тарновский.

— Не думаю… Но тогда, бог даст, после длительного монаршего правления господам сенаторам и Совету представится возможность нового выбора. А быть может, даже удастся возвести на трон и одного из блистательных воителей, прославленного в боях гетмана…

Тарновский внимательно пригляделся к Радзивиллу.

— Это также повелел сказать вам… король? — спросил он.

— Помилуй бог! Вы мне не верите? — возмутился литовский канцлер.

— Не совсем… — произнес Тарновский. — Брат ваш, Миколай Рыжий, также великий гетман.

— О! Всего лишь литовский. Да и то едва лишь несколько месяцев. И, хотя он мне брат, спрашиваю порою себя: «Какие виктории прославили его имя? Какие подвиги ратные?» Каждому ведомо: нет в Речи Посполитой вождя более знаменитого, нежели великий гетман коронный, победитель под Обертином.

— Гм… — буркнул Тарновский.

— О, нет, именно так. Гроза турок,!

— Значит, — спросил через минуту Тарновский, — вы уже не говорите обо мне «граф-гетман»?

Я никогда так не говорил! — возмутился Радзивилл.

— Вот и хорошо, потому что сегодня великий гетман — я, а завтра им будет кто-нибудь другой.

Важно не это. Важно, что в наше время должность эта надо всеми иными главенствует, шляхту ныне только хлеб интересует, тот, что она в Гданьск сплавляет. Благое дело, пусть обогащается. Однако же посполитое рушение в негодность ныне пришло! Ненадежно, медлительно. В расчет принять можно только наемное войско, постоянное. А кто его возглавит? Кто, королевскому могуществу равный?

Гетман. Верховный вождь, монарха. В самом деле… Кто знает, кто знает. Быть может, со временем, когда не станет Ягеллонов… Однако же мысль эта вами была высказана, пан воевода, не мною.

— Не отрицаю, именно мною, — согласился Радзивилл. Гетман снова пристально вгляделся в него.

— Я дорого бы дал, — произнес он наконец, — чтоб отгадать, отчего вдруг?.. Отчего вы норовите просватать за Августа эрцгерцогиню Катерину?

— Боже мой! В действиях своих я руководствуюсь всего лишь свойственной мне доброжелательностью, — витийствовал канцлер. — На короля обрушилась матушка, он чувствует себя весьма одиноким. Надобно ему забыть о Барбаре, снова стать счастливым.

— Но каково придется Катерине у вас в Литве? Будет ли она счастлива? Вспомните покойную Елизавету… — заметил гетман.

— А зачем ей сидеть в Вильне? Королева Бона воротится к себе, в Мазовию. Двор, как и в прежние времена, будет в Кракове, снова оживет Вавель. Наконец-то!

— Вы так легко уступаете малопольским вельможам место при короле? — все еще сомневался Тарновский.

— Полно, ваша милость, у меня своих дел в Великом княжестве предостаточно, — объяснял Радзивилл. — Впрочем, я знаю, в случае нужды вы позовете меня в Краков.

Тарновский встал, прошелся по комнате, наконец, приняв решение, промолвил:

— Да, разумеется. В таком случае, извольте повторить нашему государю: я стою за его супружество с дочкой Габсбурга, герцогиней Мантуанской.

Несколько дней спустя Виленский замок совсем опустел: первым уехал неизменный уже советник короля Радзивилл Черный, затем сам Сигизмунд Август, наконец, в Мазовию отправилась и королева Бона. Прощание с сыном не было таким уж холодным, их обоих занимала теперь борьба с Веной и Римом. Устрашатся ли там угроз Августа, порвут ли переговоры с Иваном? В глубине души королева вынуждена была признать, что этот исход был бы наилучшим, однако же и цена, которую следовало заплатить за него, казалась ей слишком высокой. Катерина?! Дочь Габсбурга снова в Вавельском замке? Единственное, что ее как-то примиряло с этой мыслью, — надежда облегчить участь Изабеллы. А также и то, что ей теперь не нужно было выступать в роли королевы-матери рядом с третьей женой Августа. Слава богу, она не зависит больше от воли сына, от того, что будет происходить на Вавеле. У нее собственный замок, она единовластная правительница Мазовии. И всегда может вернуться из Литвы к себе в Варшаву, уже сейчас красивую и многолюдную…

Тотчас же после возвращения она велела Паппакоде кликнуть Станислава Хвальчевского.

— Успеете завершить земельные по меры? — спросила она.

— Успеем, государыня. В Пинском и соседних староствах отобрано либо выкуплено триста пятьдесят влук. Кроме двух больших фольварков, я заложил три небольших, для ревизоров и старост.

— Ну вот, видишь, сударь! Служить у меня выгодно. Я умею ценить людей. Не спорь, мне все ведомо. Крестьянам земли дал?

— Как вы повелели, ваше величество. Те, что в стороне от дороги рек.

— Что сказывают? — спросила Бона с оттенком нерешительности в голосе.

— Что земли там уж больно неважные. Одни пустоши.

— Потому-то они и получили их даром.

— Вроде бы так! — неуверенно согласился он.

— А шляхта что поговаривает? — Бона предпочла переменить тему.

— Что ж, сенаторскому королю не было веры. Верили молодому. А теперь ни так, ни сяк.

— Не ведают, на что рассчитывать?

— Не ведают. Перемен, мол, еще не видать, разве что в опочивальне королевской, а жаловаться все горазды. Сказывают: даже сама королева, хоть и мать, смотрит на него косо.

— Я? — удивилась Бона. — Когда же это было? О пасквилях про Барбару пора бы и забыть!

— Светлейшая госпожа! — продолжал он весьма озабоченно. — Они не получили ничего… взамен.

А людские думы всего труднее… переменить. Вот и твердят всякое… Твердят вслед за Ожеховским, оружия не сложившим: «О, Польша, святыня наша, защитница свободы мысли нашей!»