Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе

Секретарь опустился перед старой королевой на колено.

— Встаньте, — сказала она. — Что за срочное дело привело вас чуть ли не на рассвете ко мне в замок?

— Ваше королевское величество, поверьте мне, я выполняю только предписания моего господина, римского короля Фердинанда!

— Хорошо. Тогда говорите.

— Прошел уже месяц со времени великолепных свадебных торжеств…

— Таков уж порядок вещей: время проходит… — прервала его Бона.

— Но как, всемилостивая государыня? Как? Я облечен полномочиями спросить, почему молодой король никогда не выезжает с супругой на прогулку? Не сидит рядом с ней за столом? Не навещает ее днем и, как говорят, не выказывает никаких видимых знаков любви?

— Отчего же вы спрашиваете об этом меня? — удивилась королева. — Отчего не молодого короля?

— Ибо все в ваших руках, всемилостивая госпожа. Король совершает лишь то, что советуете или приказываете вы, ваше королевское величество.

— Оскорбительные и лживые слова! Мой сын — сам хозяин своей судьбы, и негоже посторонним вмешиваться в его дела, касающиеся пиршественного стола или ложа. — Неожиданно она обернулась к Елизавете. — Ты поддерживаешь жалобу своего секретаря? Муж никогда не навещает тебя?

Совсем?

— Иногда. По вечерам, — ответила она, покраснев.

— И ночью? — продолжала Бона.

— Изредка… и ночью, — призналась та, чуть ли не в слезах.

— Боже мой! Королева еще так молода, так робка! — вздохнул Марсупин. — Боится сказать. Едва решается взглянуть на короля Августа.

— Чрезмерно робка, — произнесла Бона. — И весьма неловка: уже не раз падала, ушибалась. Как твоя рука, моя дорогая?

Елизавета взглянула на свое забинтованное плечо.

— Ничего, — еле слышно вымолвила она. — Совсем не болит.

— Но пугает, — уже явно насмехалась королева. — То плечо поранено, то рука, то нога…

— Ваше величество, — с жаром вступился за Елизавету Марсупин. — Царапины и синяки на детских ножках не отпугивают матерей. Полагаю, что дочь римского короля и племянница императора вправе рассчитывать на доброту и внимание королевской семьи.

— А известна ли вам причина чрезмерной робости вашей госпожи? — строго спросила Бона.

— Но я совсем здорова! На самом деле здорова! — вставила отчаявшаяся Елизавета.

— Эта вспышка гнева делает тебе честь, милочка! Опровергает легенду о болезненной робости, недостойной королевы. Сами видите, — обратилась она к Марсупину, — для обид и жалоб нет оснований.

— Почему ваше королевское величество так неохотно принимает меня в замке? Почему в этом городе обо мне сочиняют оскорбительные песенки? Какие-то пасквили…

Бона не дала ему закончить.

— Пасквили? Ну так что же? Презрительное молчание — лучшее оружие против пасквилянтов и насмешников.

— Но я не могу молчать! Король Фердинанд…

— Довольно! — воскликнула она. — Вы находитесь в замке польского, а не римского короля. И подчиняетесь нашим законам и обычаям, иначе…

— Что ждет меня в противном случае?

— Я буду вынуждена считать вас агентом, присланным сюда вашим господином для того, чтоб сеять смуту.

— Ваше королевское величество, вы оскорбляете и обижаете меня, — возмутился он. — Если бы вы поступали так, как подобает доброй королеве-матери, король Фердинанд мог бы и не присылать сюда меня для…

Титул, некстати названный Марсупином, окончательно вывел Бону из себя.

— Довольно! Не желаю и слышать о короле Фердинанде. А ваша чрезмерная дерзость мне противна, — вскричала она. — Можете написать своему господину в очередном доносе, что вызвали полное отвращение у королевы Боны и, покуда не придут известия о здоровье моей дочери Изабеллы, он не получит никаких сведений о здоровье его дочери Елизаветы.

— Однако же, ваше величество… — испугался Марсупин.

— Прощайте! — прервала она его. — Аудиенция окончена.

Марсупин стал медленно пятиться назад к двери. Елизавета, стоявшая подле Боны, хотела было сделать шаг в его сторону, но тут же отказалась от своего намерения. Только губы ее скривились, как перед плачем.

Было уже поздно, когда на Вавеле завершился великолепный концерт придворной капеллы. Гости вставали, расхаживали, оживленно беседуя, сделалось шумно, многолюдно и весело. Кто-то, шутя, заметил, что нынешний год был на редкость урожайным, имея в виду не только свадьбу молодого короля, но и недавно вышедший труд Коперника «Об обращениях небесных сфер», сочинение Фрича Моджевского «О наказании за человекоубийство» и, наконец, поэму Миколая Рея «Короткий разговор между Паном, Войтом и Плебаном», написанную не по-латыни, а по-польски. Тотчас же послышались возражения, что поэма пана Рея весьма язвительна, а Коперник свое произведение получил из типографии уже на ложе смерти и даже порадоваться ему не смог.

Молодой король, всегда интересовавшийся новостями, привстал с трона, чтобы спуститься вниз, к гостям, когда к нему наклонилась Елизавета.

— Ваше величество, если б вы могли меня выслушать… — смиренно попросила она.

— Не сейчас. Мне нужно поговорить с Моджевским. Он ушел и, подойдя к Фричу, сказал:

— Слышал я, что молодой Лаский намерен продать приобретенное им после смерти Эразма Роттердамского знаменитое его книжное собрание, только бы оно попало в хорошие руки. Это верно?

— Да, я как раз еду в Базель. И заранее предвкушаю радость от того, что коснусь страниц этих книг. Быть может, что-то удалось бы привезти и к нам?

— Я охотно куплю их. Помни об этом! — наставлял его Август.

Он огляделся вокруг и поднялся ко все еще сидевшей на троне матери.

— Ваше величество, вы не согласились бы меня принять…

— О да. Приходи… Завтра.

— Вечером?

— Нет, позднее. Около полуночи. Между тем старый король говорил Боне:

— Елизавета ожила, стала веселее, здоровее.

— О да, — согласилась она. — Она как весенний цветок. Раздражение и негодование Боны явилось причиной того, что важные дела на Вавеле в последнее время смешались с незначительными. Катрин Хёльцелин поэтому имела все основания для того, чтобы донести Марсупину о притеснениях, чинимых Елизавет старой королевой.

— Повторите как можно точнее, я как раз об этом пишу рапорт, — попросил Марсупин.

— Даже повторять стыдно. Молодой королеве захотелось вчера, перед концертом, пармезанского сыра. Вот такая прихоть! Она так редко о чем-нибудъ просит! Я послала за пармезаном к эконому, тот немедленно его выдал. Казалось бы, дело с концом. Но нет! Кто-то сообщил об этом старой королеве, и что было… Та раскричалась, бросила наземь бокал, начала целое следсгвие. И в конце концов запретила эконому что-либо выдавать без ее ведома и согласия. Это был выпад против нашей госпожи! У нас нет ни своей кухни, ни своего эконома. Положение нашего двора становится просто невыносимым!