Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе

Нагнулся и невольно взял их в руки. И, рассердившись, так сильно сжал в руках, что сломал каблучок, подобно тому как Радзивилл Рыжий ломал оловянные кубки. Потом, разозлившись на себя, на нее, на весь мир, бросил туфельки на ковер и поспешно вышел. Чтобы избавиться от леденящего сердце холода, ему сейчас же, непременно захотелось выпить стакан настойки или подогретого вина! Он вышел в столовые покои, а там, словно бы угадав его мысли, расхаживал Радзивилл Черный. Рукой показал на стол, заставленный всевозможными литовскими яствами — здесь были и окорока, и ветчина, свиные и заячьи паштеты, всевозможные мясные блюда. Радзивилл просил короля отведать знаменитые паштеты из кухни Гаштольда, угощал винами и наливками.

Слуг в комнате не было, и Радзивилл сам прислуживал своему великому князю. Они осушали кубок за кубком, наконец Август, не выдержав, прервал рассказ об охоте вопросом, который давно не давал ему покоя:

— Сестра ваша больно долго не возвращается. Часто она выезжает из дому?

— Вместе с братом поехала проведать соседей. Давних друзей Гаштольда, — объяснил Черный.

— Стало быть, у соседей…

— Прощается с их женами перед отъездом.

— А когда отъезд?

— Сразу же после того, как вы, государь, покинете замок.

— Куда же она намерена поехать?

— В Вильну, в родовое поместье, к матушке, — отвечал Радзивилл и, подняв кубок, добавил — Пью за ваше здоровье, государь.

— За мое? — рассеянно повторил король, словно бы возвращаясь издалека.

— Чтобы исполнились все ваши желания!..

— Ах, если бы! — вздохнул Август и залпом осушил кубок.

Тут Радзивилл немного придвинулся и задал неожиданный вопрос:

— Государь, я рад, что мы наконец-то одни, ибо давно спросить хотел, по вкусу ли вам западные новшества? — И, видя, что Август молчит, добавил: —По душе ли вам иноверцы?

— По душе ли они мне? Право, я не имел, как вы, случая, встретиться с еретиками. Хотя слышал, что их у нас все больше, — отвечал король рассеянно, словно был за тысячу верст от собеседника.

Но Радзивилл не оставлял его в покое.

— А реформаторы у вас в чести? Мне, да и другим вельможам литовским, весьма любопытно было бы знать ваше суждение о последних нововведениях в Литве. Надежны ли ревизоры, что за нашими лучшими землями присматривают? Вашей милости они известны?

— Нет, — отвечал король уже угрюмо. — Это люди моей матери.

— Но вы, государь, должно быть, видели новые ггоместья? Стада, табуны лошадей?

— Разве я мог?! — чуть ли не крикнул он. — Вы ведь уверяли, что повсюду чума.

— И то верно. В Геранонах воздух чистый, здесь можно жить спокойно. Хотя ваш подскарбии жалуется, что припасы подходят к концу. Трудно поверить! Неужто у него нет доступа к королевской казне? Я бы такого распорядителя прогнал! Чего он тут сидит? Пусть отправляется в Вильну! Туда со всей Литвы золото и серебро возами возят. Все это ваше, Королевское.

— Да вы, как я погляжу, надумали играть со мною в прятки. Я же предпочитаю выложить карты на стол. Вы и литовские вельможи полагаете, что я лишь именуюсь королем, да?

— Помилуйте, государь, я никогда бы не посмел… — клялся Черный. — Просто… будучи старше вас летами и немало по белому свету поездив, многое вижу в ином, более ярком свете…

— Слишком ярком, — прервал король.

— Быть может, и так. Но… меня, искреннего поклонника и слугу вашего, огорчает, что на свете существует власть без власти. Трон без опоры верноподданных, преданных людей. Я в отчаянии, что вы, имея поддержку почти всех литовских вельмож, жестоко обиженных королевой, не хотите их помощи… не хотите…

— Чего же? — переспросил король, слушая более внимательно.

— Не хотите у нас, в Литве, править самостоятельно. Август удивился, возможно, притворился удивленным.

— Быть может, вы забыли, что я уже давно коронованный великий князь и государь литовский.

— На бумаге — да. Но тот, кто не вершит суд и не распоряжается казною, никогда не будет настоящим правителем, даже если он восседает на великокняжеском престоле.

— Ну что ж… Я бы мог устроить торжественный въезд в Вильну. Впрочем, нет! — возразил он сам себе. — Даже на это нужно согласие короля.

— Даже на торжественный въезд? — продолжал с деланным изумлением Черный. — Неужто?

Смею заверить, что почести и та истинная преданность, с которой встречают вас все благородные литовцы, уже способны сделать вас, ваше величество, истинным правителем. Ну а потом… Король должен будет признать вашу власть, хотя бы здесь…

— Глебович — опора королевы. Будет чинить препятствия… — подумав, отвечал король.

— Можно выступить с предложением, принять закон… За остальных магнатов я ручаюсь. Ваши начинания найдут у влиятельных людей поддержку. Так же, как у преданных Радзивиллам иноверцев. Их не так уж много, но они крепки верой. Не предадут.

В эту минуту за окном затарахтели колеса. Август вздрогнул.

— Что это? — спросил он.

— Сестра вернулась. Ну как, господин мой, можно перейти к делу? Разговаривать с людьми?

— Весьма осторожно, а то потом сплетен и слухов не оберешься. И в Вильне, и на Вавеле.

Август встал, прервав разговор, выглянул из окна вниз, во двор.

— Какая чудная упряжка! И как великолепно подобраны кони, все карие!

— Одна к одной, — согласился Черный. — Это наши лошади, радзивилловские. Но до ваших великолепных верховых из королевских конюшен им далеко.

— Моих конюшен?

— Пока что они принадлежат королеве, но если вам будет угодно…

— Ах, да. Разумеется…

Черный хотел еще что-то добавить, но, взглянув на Августа, умолк. Король, высунувшись из окна, глядел во двор и мыслями был далек от нововведений, ревизоров королевы и даже от великокняжеского престола. Она вернулась. Важно было лишь это. Только это.

Она вернулась, измученная болтовней Рыжего, не слишком искренними уверениями литовских матрон, твердивших о приязни и выражавших свои сочувствия, устав от бесконечно длинного, скучного дня.

«Домой! Домой!» — твердила она брату, но тот следил, чтобы они побывали не меньше чем в трех домах, и все тянул с возвращением.

Когда наконец после ужина они оказались в ее покоях и бросились навстречу друг другу, обоим было ясно, что случилось нечто необычное — впервые оба поняли, как тяжка для них разлука. И уже потом, обнимая Барбару жадно и с великим страхом, словно бы опасаясь, что вот-вот лишится ее, король, сам удивляясь, сказал такие слова:

— Я никогда не тосковал ни по одной из женщин. Не та — так другая. Ни одну из них я не любил, как тебя. Даже Диану.

— А как вы меня любите, дорогой?

— Совсем иначе. С огромной нежностью, с упоеньем… А это значит… значит…

— Значит, вы и в самом деле меня любите? — спросила она робко, исполненная надежды.