Кристофер Хибберт - Королева Виктория

«Осборн — замечательное место, — говорил Дизраэли своей знакомой леди Брэдфорд. — Его зеленые насаждения радуют глаз после утомительной поездки, а в голубом заливе полно белых парусов. Моя Фея (так Дизраэли без насмешки и с приличествующим уважением называл королеву) пригласила меня тотчас же после моего прибытия. Скажу откровенно, у меня сложилось впечатление, что в самом начале приема она бросится ко мне с объятиями. Она все время мило улыбалась, много говорила и постоянно кружила по комнате, словно величественная птица. "Кстати, о вашей подагре, — сказала она между делом, — не могу представить, как вы страдаете от нее! И пожалуйста, не стойте передо мной! Можете сесть на стул!"

Ты только представь себе эту картину! Я помню, как лорд Дерби получил аудиенцию у ее величества вскоре после своей тяжелой болезни, после чего рассказывал мне, выражая абсолютное одобрение ее поступком, что королева проявила к нему сочувствие и даже сказала: "Как жаль, что я не могу предложить вам сесть"».

Однако Бенджамин Дизраэли находился на посту премьер-министра совсем недолго — менее года. В декабре 1868 г. королева была вынуждена расстаться с ним и признать правительство либералов во главе с 59-летним Уильямом Эвартом Гладстоном.

Когда королева Виктория впервые познакомилась с Гладстоном, она его оценила очень высоко, как, впрочем, и принц Альберт, который уважал его за твердый характер и устойчивые взгляды. «Он очень приятный человек, — писала она в то время, — такой спокойный, умный, рассудительный и к тому же прекрасно знающий свое дело. Словом, он очень хороший человек». Однако со временем она изменила свое мнение о нем, поскольку его «холодная лояльность» по отношению к трону не шла ни в какое сравнение с «теплой преданностью» Бенджамина Дизраэли. Королева вынуждена была согласиться с Эмили Иден, что Гладстон не разговаривает, а просто-напросто «разглагольствует». «И чем больше он говорит, — добавила мисс Иден, — тем больше я не понимаю, о чем идет речь... Если бы его окунуть в кипяток, а потом долго полоскать, пока он не свернется в веревку, то даже в этом случае из него не вышло бы ни капли забавных мыслей».

С королевой он общался долго и сообщал ей практически все подробности своей политики с той «ужасной честностью», по словам ее личного секретаря Генри Понсонби, от которой у королевы голова шла кругом. При этом он считал, что, имея дело с монархическим институтом, не должен уповать на высокие интеллектуальные способности отдельных его представителей и вынужден самым подробным образом объяснять королеве все премудрости сложной государственной политики. Он так утомлял ее своими подробными отчетами, что она с нетерпением ожидала окончания аудиенции. А когда королева все же давала себе труд сделать какие-то замечания, Гладстон, по обыкновению удивленно поднимал бровь и спрашивал: «Это так? Правда?» «Ему просто наплевать на то, что ему говорят, — жаловалась королева. — Он все равно не обращал на ваши слова никакого внимания».

Королева, безусловно, признавала некоторые таланты своего премьер-министра, отмечала его весьма представительную внешность и густой, внушающий уважение голос, но тем не менее не испытывала к нему большого уважения и считала его весьма посредственным человеком. Ему недоставало характерного для Дизраэли чувства такта, уважительного отношения не просто к королеве, а к женщине, умения находить нужный тон в беседе и рационально организовывать свое и чужое время. Он вел себя несколько помпезно и всегда произносил слова так, словно выступал на многолюдном митинге, а не в комнате королевы. К тому же он никогда не прислушивался к советам жены, которая часто напоминала, что с королевой надо быть обходительным и уважать ее королевский статус. «Королеву надо всячески ублажать, — говорила она, — и делать это по возможности легко и просто, а не через силу». Подобный совет давал Гладстону и его старый товарищ по Итону настоятель Уэллзли. «Все зависит от того, как ты подходишь к королеве, — убеждал он. — Ты не демонстрируешь по отношению к ней достаточного уважения, достаточного благородства и почитания. Я бы даже сказал, что в твоем поведении нет ни единого намека на нежность по отношению к женщине, а не к королеве».

Но Гладстон ничего не мог с собой поделать. Не в его натуре было демонстрировать «нежности» даже по отношению к королеве, не говоря уже о простых смертных. Он просто не мог заставить себя произнести хотя бы одно ласковое слово и всячески избегал всего того, что можно было бы расценить как лесть. Напротив, он откровенно давал ей понять, что она этого не заслуживает. «Королева, — жаловалась как-то она личному секретарю, — вынуждена требовать к себе соответствующего уважения и достойного отношения к ее мнению... которое должно быть проявлено от имени всего правительства... В иных условиях она неизбежно чувствует себя униженной и оскорбленной».

Помимо всего прочего королеву унижал высокомерный и поучительный тон премьер-министра Гладстона, а его манера высокопарно и слишком заумно говорить о самых простых вещах наводила ее на мысль, что он просто хвастун и зануда. Королева охотно согласилась с Мэри Понсонби в том, что Гладстон, несмотря на всю свою потрясающую эрудицию, на самом деле «не может толком понять мужчину и уж тем более женщину». В конце концов королева пришла к выводу, что ее премьер-министр — «отъявленный смутьян», «высокомерный тиран» и «упрямый осел».

Став премьер-министром, Гладстон поставил перед собой непосильную задачу: решить так называемый вопрос о «королевских привилегиях и прерогативах», то есть вопрос о том, как вести дела с королевой, если она наотрез отказывается появляться на публике и выступать перед общественными организациями. Именно решение этой проблемы могло обеспечить ему надлежащий статус в будущем.

«Она действительно делает все возможное, чтобы породить подозрения, для которых, по моему убеждению, нет абсолютно никаких оснований».

Несмотря на эпизодические появления королевы Виктории на публике в конце 1860-х годов, критические настроения в ее адрес постоянно усиливались. Общественное мнение упрекало ее в алчности, эгоизме и пренебрежительном отказе исполнять свои публичные обязанности. А потом некоторые газеты и журналы стали распространять слухи о ее особо теплых отношениях с одним из своих шотландских слуг. Этот «фаворит королевского двора», как писал «Журнал Джона О'Кроатса», был к королеве гораздо ближе, чем самый обыкновенный слуга. Иначе говоря, журнал весьма прозрачно намекал, что шотландский слуга королевы по имени Джон Браун был ее любовником и что они якобы «тайно женились». Поговаривали также, что Джон Браун был медиумом на спиритических сеансах, которые так обожала королева, и ее фактическим опекуном, поскольку королева, дескать, уже давно сошла с ума. Естественно, что все эти слухи стали провоцировать обостренный интерес к личности" этого человека.